Парад скелетов

Я назвал имена. Ее имя поставил в середине длинного списка. Не стал акцентировать на нем внимание. Но он все прекрасно понял. И тут я задал себе тот же вопрос, какой задавал Бриллиантовой девочке в отношении ее желания к Ее Светлости: трахает ли он своих героев? Если так, то я не смогу убедить его исключить эту женщину из книги. Она использует свой ведьмин маленький хвостик, чтобы добиться успеха, и тут уж мне остается только сносить оскорбление из-за присутствия ее имени на страницах книги, в которой говорится и обо мне. Но я все же не теряю надежды. Если они не играют в свои грязные игры, я смогу найти правильный ответ, удержу Пустозвона от того, чтобы упоминать в книге ее имя. Если мне это удастся, я смогу заставить увидеть его же глубокую ошибку. Зачем обращать внимание и на остальных.

Но это должно быть сделано очень аккуратно, деликатно, дипломатично. Я не хочу походить на сжигаемого ревностью художника, утверждающего, что его взгляды намного шире, чем у других. Мне надо будет очень точно подобрать правильный момент, развить его интерес к моим работам и, опираясь на их высокие стандарты, показать ничтожество остальных. У меня есть одно решающее преимущество: я последний скульптор, у которого он берет интервью. Надо сделать так, чтобы они все в сравнении со мной бледно выглядели.

– Она – классический пример старой аксиомы: кто не может ничего сделать, начинает учить, – объяснил я ему.

Это он не стал записывать. Возможно, я недооценил его, когда рискнул воспользоваться такой банальной идеей.

– Все не так просто, как кажется, – пошел я на попятную. – Но и не так сложно. Ее работы могут быть выполнены любым выпускником школы искусств. Она может приложить красивые разъяснения, но текст в данном случае не является искусством. Текст – это текст, а раз так, мы можем подозревать ее в неискренности.

Я почувствовал, что опять начинаю терять его. Зря упомянул о деконструкционизме.

– Это выглядит вот так, – быстро добавил я. – Она поняла ограниченную способность своих рук, глаз, видения и окружила свои работы интеллектуальным ореолом, которого там, в действительности, нет и в помине.

Он так и остается корреспондентом из новостей, но, похоже, кое-что сумел уловить. И тут он меня удивил тем, что укусил в ответ.

– То же самое можно сказать и про ваши работы, со всеми их «толкованиями», – он поразил меня, употребив это слово, – сопровождающими каждую выставку.

– Да, – снова пошел я на уступку. – Но мои объяснения нужны лишь людям с ограниченным мировоззрением. Для большинства, которое пытается увидеть в моих работах только боль, а не обширный культурный срез, представленный в них. Мои работы не просто занимают пространство, они живут в нем.

– Это очень напоминает высказывания Хайдеггера, работы которого вдохновляют и Лорен Рид, – заметил он с удивительной проницательностью – удивительной для него, конечно.

– Уверяю вас, я не разделяю ее точку зрения, как и она точку зрения Хайдеггера, как бы красноречиво она не заявляла об обратном, – объявил я ему.

После этого он, наконец-то, заткнулся. Мы взялись за литье.

Бронза заполнила форму, и еще до того, как она остыла, он ринулся к своей сумке за камерой.

– Нет, – твердо сказал я ему. – Никаких фотографий. Как я вам уже сказал, эти лица – мои наброски. Если они сумеют вдохновить меня на создание новой семьи в мою серию, то их увидит весь мир. А до тех пор они не будут выставляться.

Он попытался подействовать на мое эго, сказав, что мир искусства заслуживает того, чтобы увидеть эти «удивительные творения» сейчас, даже в нынешней форме. Он был несомненно прав. Но я вывернулся, сказав, что мне нет нужды производить впечатление на разных знатоков.

– Керри помогала вам в работе над ними? – спросил он, впервые за день упомянув ее имя.

– Нет, никто еще с ними не работал. Их еще никто не видел.

Он оторвал глаза от своего блокнота и спросил, что я думаю о ее работах. Я не мог в это поверить. В середине интервью о моем искусстве спрашивают мое мнение о какой-то студенческой чепухе.

– Я их никогда не видел, – ответил я с неподдельным безразличием, которое и испытывал в тот момент.

Он заглянул в блокнот и задал мне очередной докучный вопрос о лицах:

– Почему вы показали мне эти новые лица?

Его собственное лицо при этом оставалось бесстрастным. Я подумал, что он хороший игрок в покер.

– Потому что вы пишете книгу. Я хочу, чтобы вы видели все мои работы, мои самые последние произведения, которые вполне могут оказаться лучшими из того, что я делаю за свою жизнь.

Я не верил в это ни на минуту, но надо как-то подсластить ответ.

Он, нахмурившись, заглянул в блокнот и захлопнул его. Дело кончено. Я чувствовал, что именно это он сейчас и скажет. Он уедет, и я больше его не увижу. Я отчаянно пытался найти какую-нибудь зацепку, чтобы объяснить свои нападки на Лорен Рид и других скульпторов. Очевидно, это было заметно со стороны.