Парад планет

— Ты так говоришь, будто ты мастак в нашем деле!

— Мастак. — И, взглянув на яблоневского механизатора так, что насквозь всего его увидел, Хома спросил: — Вчера пиво у буфетчицы Насти пил? Пил. Нынче голова трещит? Трещит. Печенка стонет? Стонет. Душа неймется? Неймется. А душа не сосед, ее не выставишь вон.

— Ты, Хома, часом не записался в ясновидцы?

— А ясновидящим, Павло, не надо записываться в ясновидцы. Только гляди не потеряй ключи из кармана, там у тебя дырка.

Павло рукою в карман шасть — и вправду дырка, и вправду ключи вот-вот выпадут. Вылупил на грибка-боровичка глаза, будто его чем заклинило, и молчит, хоть бы одно словечко-воробей изо рта выпорхнуло. А Хома надулся, как та сова, что знает, где куры ночуют.

Потопал грибок-боровичок дальше, а его грузовик догоняет, тянет за собой вместо прицепа цистерну, в которой органические удобрения в поля вывозят и разбрасывают. Хома не успел руку поднять и проголосовать, как уже сидел в кабине рядом с шофером.

— Так говоришь, аммиачную воду разливал? — поинтересовался.

— Так говорю, аммиачную воду, — ответил шофер.

— А перед этим торфофекальный компост, говоришь?

— Так говорю, перед этим торфофекальный компост. Заела в той технике какая-то холера!

— Вакуумная система у тебя ни к черту.

— А вы заглядывали в ту систему?

— И гидросистема кашляет.

— Да ну?!

— Скажи, у тебя в затылке стреляет? — допытывался грибок-боровичок.

— А вы откуда знаете, что стреляет, чтоб ему пусто было?!

— Останови, я тут сойду… Откуда знаю? Потому что насквозь вижу твою машинерию — и тормоза, и редуктор, и карданную передачу.

— А как догадались, что в голове стреляет?

— Не только в голове стреляет, а и поясницу ломит, ха-ха-ха. Потому как не только механизмы вижу насквозь, а и все-все твое нутро. Разве забыл, что на безлюдье и Хома человек, а с Гапкой уже и люди? Спасибо, что подвез.

Грибок-боровичок выскочил из кабины, а машина как остановилась посреди дороги, так и стояла, удивленный шофер все смотрел и смотрел Хоме вслед, а от разбрызгивателя жидких органических удобрений тянуло ядохимикатами, гербицидами, бардой. И думалось шоферу: «Э-э, наш Хома не так за дело берется, как тот свекор, что пеленки полощет!»

Скажите, а разве Хома должен был сопротивляться этим чудесам — так, как упирается кот на льду? Конечно, нет, поэтому старший куда пошлют не сопротивлялся, хотя, может, и не гордился так, как иной раз гордится вдова поминками, что справила по мужу-покойнику. Ибо, как говорится, не о том речь, что в хате печь, а о том речь, что если не палкой, так жердиною.

— Здравствуйте, Диодор Дормидонтович! — поздоровался Хома с директором школы товарищем Кастальским, который торопился в школу с портфельчиком, а из портфельчика выглядывала жареная гусиная ножка, завернутая в газету. — Какой-то бес женится, а нам каравай лепить, эге?

Диодор Дормидонтович прошел мимо него по улице не останавливаясь, словно грозовая туча по небу, а грибок-боровичок мгновенно догадался: «Озабоченный, потому что не успел все разложить в голове по полочкам. Ты ж глянь, какой мастак, как ловко переставляет с полочки на полочку все те мысли, что вчера вечером перепутались. А какие же это мысли директор сегодня складывает на самой верхней полочке, чтоб под рукою были? И все ведь чужие мысли, не свои, а хочет выдать их за свои. Здесь и Квинтилиан: лгун должен иметь хорошую память. И Тацит: подхалимы наихудшие из врагов. И Демокрит: надо говорить правду и избегать многословия… А еще, смотри-ка, сложил на верхней полочке умные мысли Монтескье, Плутарха, Вольтера, Канта… Ишь, какую славную мысль нашел у Сенеки: жестокость всегда рождается от непосредственности и слабости… Ну, пускай директор раскладывает чужие мысли по полочкам в голове, а мне, Хоме, почему б и не посмеяться, когда один великий человек сказал, что смех — это человеколюбие, когда другой великий человек сказал, что смех — это солнце, которое прогоняет зиму с человеческого лица, когда третий великий человек сказал, что смех оздоравливает душу. А юмор, как уверяют не менее светлые умы, чем я сам, — это спасательный круг на волнах жизни, юмор переносит душу через пропасти и учит ее превозмогать свое горе, потому что если я веселый — значит, я славный человек, а подлецы редко бывают веселыми людьми!»

ГЛАВА ШЕСТАЯ

в которой Хома разговаривает с сонной травой и чистотелом, слышит в вербах над прудом живой голос Федора Шаляпина и еще косит на лугу не траву, как другие косари, а оперу Гулак-Артемовского «Запорожец за Дунаем»