Para bellum

Манинг толкнул последнюю дверь и про­пустил Гая. Вероятно, это была комната, где хозяин отдыхал, устав от посетителей, а мо­жет, он здесь жил. Широкий диван был за­стелен грубым ворсистым пледом, перед ди­ваном стоял старинный неподъемный стол, у стола — два таких же неподъемных кресла с прямыми высокими спинками. Над дива­ном стену украшал пробковый спасательный круг с надписью «Пестрая корова».

— Садись! — сказал Манинг, хлопнув ла­донью по спинке кресла, а сам, крутанув­шись на деревяшке с неожиданной для сво­ей комплекции ловкостью, метнулся обрат­но к двери и снова заорал: — Вильма-а-а!

Вильма явилась незамедлительно.

— Принеси нам бутылку джина.

Она убежала. Манинг сел на диван, упер руки в колени, широко расставив локти, и посмотрел в глаза Гаю:

— Где же ты пропадал, парень?

Гай сунул руку во внутренний карман пид­жака.

— Извини, я по-свойски, — продолжал, не оправдываясь, а просто объясняя, крас­нолицый Микаэл Манинг. — Мы и с твоим отцом были на «ты»... Он звал меня Мик... Можешь звать так же...

Гай вертел в пальцах пулю, желто-серую, с чуть сплющенной закругленной головкой. Повертел, поставил ее на стол.

— Это что? — сбившись и переведя дыха­ние, довольно наивно спросил Манинг.

— Пуля. — Гай криво усмехнулся.

— Какая пуля? При чем здесь пуля?

— Фашистская пуля.

— Зачем ты ее таскаешь в кармане? — продолжал недоумевать Манинг.

— Чтобы не таскать вот здесь. — Гай дернул левым плечом, ощутив тихую боль.

— Где получил?

— В Испании.

— Ты был в Испании? — раздельно про­изнеся по слогам, изумился Манинг.

Гай убрал пулю в карман и сказал с из­девкой:

— Вполне возможно, стрелял в меня один из ваших клиентов. Вроде тех, что ку­тят там сейчас.

— О-о-о! — Манинг воздел руки горе и не то застонал, не то зарычал.

Тут вошла Вильма, поставила на стол бу­тылку и две рюмки. Вероятно, только ее появление не дало Микаэлу Манингу про­изнести, а Гаю услышать те страшные про­клятия, что знакомы лишь морякам. Она вышла, и Манинг сказал угрюмо:

— Эх, сынок, не надо обижать человека, если ты его плохо знаешь...

Гай почувствовал себя неловко. Похоже было, он и впрямь сказал несправедливые слова.

— Я не хотел вас обидеть... Простите...

Хозяин налил ему и себе, опрокинул свою рюмку в рот, посидел с закрытыми глазами, тихо покачивая головой. Гаю пока­залось, что он сейчас заплачет.

— Все правильно, — с горечью загово­рил Манинг, глядя в пустую рюмку. — Сначала фашистская сволочь топит старого марсофлота и отгрызает ему ногу, а потом этот марсофлот открывает питейное заве­дение для фашистов и рассыпается перед ними, как грошовая шлюха...

Гай молчал, не зная, что тут можно ска­зать.

Манинг поставил рюмку на стол и про­должал как бы для себя одного:

— Но это не все... Надо знать еще кое-что... Надо знать, почему и как потопили эту старую калошу, и двадцать душ коман­ды, и капитана, которого не любил только тот, кто не любил сам себя... Ты ничего не знаешь?

— Абсолютно ничего.

— Тогда слушай... Один темный тип орга­низовал тут компанию по страхованию и затоплению судов... Они так все обстряпа­ли, что «Пестрая корова» была застрахова­на на очень большую сумму... А на борту имела будто бы ценный груз... А потом на­няли угольщик, и он пустил нашу «Пест­рую» ко дну. Хапнули денежки и закрыли контору. Между прочим, тот тип и сейчас жирует в Германии.

— Он немец?

— Он фашист... Отпетая гадина...

— Тогда я вас совсем не понимаю... За­чем же вы открыли бар специально для фашистов?

Микаэл Манинг посмотрел на него, как показалось Гаю, со скрытой усмешкой.

— Ладно, оставим этот вопрос в покое. Скажи лучше, как твои дела?

— Какие у меня дела? Живу...

— Чем собираешься заняться?

— Видно будет...

— Планов нет?

— Отдохну здесь недельки две...

— Заходи, буду рад. У меня кухня хо­рошая.

Они выпили еще по рюмке.

Гай, пообещав наведываться, покинул бар. Он устроился в отеле неподалеку от вокзала, а потом отправился в универмаг: надо было обзавестись гардеробом.

На следующий день он зашел к Манингу позавтракать. В баре опять сидела ком­пания молодых немцев — кажется, тех же самых, что были здесь вчера. А может, других, но очень похожих: такие же аккуратные проборы в напомаженных светлых волосах, тот же надменный гогот. Они были в штатских костюмах, но по все­му чувствовалось, что это офицеры.

Манинг обрадовался ему, проводил в свою комнатку, а Вильма принесла ветчи­ну с горошком, хлеб, кофе и сливки. Все оказалось очень вкусным. Подойдя к восседавшему за стойкой Манингу после завтрака, чтобы расплатиться, Гай увидел его разговаривающим с плотным корена­стым человеком лет пятидесяти. Говорили они по-немецки, и у незнакомца был ярко выраженный берлинский акцент.

— Мой друг, — объяснил Манинг Гаю.— Познакомьтесь.

Они пожали друг другу руки.

— Гай ван Эгмонт.

— Зовите меня просто Фриц. — Немец внимательно поглядел на Гая из-под навис­ших седых бровей. — Мик рассказывал мне о вас.

Гаю стало скучно. Ему не нравилась в лю­дях такая сближающая откровенность, но незнакомец сказал это от чистого сердца, и не было причин на него обижаться.

— Рад познакомиться, — сказал Гай. — Не выпить ли нам по рюмке?