Par avion. Переписка, изданная Жан-Люком Форёром

Жила-была девушка, и кожа у нее была белая, как снежные ягоды[5], — так она, во всяком случае, слышала от других.

Губы у нее были красные, как капли крови на снегу. Но, порезав палец, она не могла пожаловаться, потому что была немая.

Глаза у нее были голубые, как высокое летнее небо над головой, которое она воспринимала в виде гигантского свода, но которого никогда не видела, потому что была слепая.

Только чудесные розовые раковины ушей доносили до нее звуки… свет… жизнь.

«Бедная Снежная Ягодка! — говорили между собой люди, когда она их не слышала. — Бедная девочка, что-то с ней будет дальше?»

Стоило в деревне появиться новому молодому человеку, как он тут же обращал внимание на эту стройную белокурую девушку, но взгляд его гаснул, когда он замечал ее слепоту и убеждался, что ее губы никогда не будут нашептывать ему ласковые слова. Бедная Снежная Ягодка!

Она даже не догадывалась, что некоторое время была предметом чьих-то воздыханий.

На самом деле Снежная Ягодка вовсе не была бедной. Она сияла, потому что была влюблена в человека, жившего за тридевять земель от нее. Она не раз слышала рассказы о нем, потому что он был принцем и так чудесно играл на лире, что от его музыки прежде времени таяли снега и зацветал миндаль. Молва о нем шла по всему свету, отчего девушка и сияла. Стоило кому-нибудь завести речь о принце, как в груди ее разливалось тепло, а лицо озарялось радостью. Девушка была влюблена, и ей было довольно этого даже без встречи с принцем. Она была влюблена, она сияла и горела.

Огонь в ее груди разгорался все жарче, и однажды, когда прошел слух о приезде принца, Снежная Ягодка вспыхнула… и, не успели люди оглянуться, как она уже полыхала ясным пламенем. Тихо и беззвучно, будто свечка, она сгорела от любви.

Вот и вся сказка про Снежную Ягодку.

Мне более чем понятна эта сказка. Может, я сама ее и выдумала? Кто знает?

Во всяком случае, я много размышляю над тем, как это удивительно — и в то же время очевидно, — что я тоскую по человеку, живущему за тридевять земель от меня.

Тоскую и сияю.

Вот такие дела.

Я даже думаю, не заказать ли по почте огнетушитель…

Д.

* * *

13 мая.

Дорогой Жан-Люк!

Прошло уже три недели с тех пор, как я послала тебе английское предложение. И две недели шесть дней с тех пор, как отправила сказку. И меня тревожит наступившее вслед за этими письмами молчание.

Ты обиделся на английскую фразу? Я вовсе не хотела унизить тебя! Может, ты настолько француз, что не понимаешь по-английски? Или тебе наскучила переписка с незнакомым человеком? А может, ты не выносишь сказок? Или я слишком настырная?

А вдруг мои письма потерялись, странствуя через пол-Европы? А вдруг ты ответил, но письмо заблудилось по дороге ко мне?

Должна признаться, меня очень обрадовало твое письмо на «ты». Просто безумно обрадовало. В минуты трезвых размышлений я даже стала побаиваться, не схожу ли с ума.

Почему вдруг такая жажда писем от далекого незнакомца? Порой я осознаю собственное безрассудство, однако у меня начинает щемить под ложечкой (возможно, от разочарования?) при мысли о том, что это безумие, это бесподобное безумие может закончиться. Нам ведь интересна наша переписка? Разве мы не получаем от нее удовольствия?