Папуля

– Пустяки, поделится, – сказала Марион, выдернув из обрезанных джинсов нитку. Джинсовые шорты она надела поверх любимого ярко-оранжевого бикини – шершавая ткань туго обтягивала грудь, плечи лоснились от солнцезащитного крема. Я тоже была в лифчике от купальника, взятом у Марион, и весь день мне было не по себе от того, как ветерок холодил плечи и грудь. Марион, заметив, что я притихла, подняла брови.

– Жарища, вот мы и в купальниках, так? Не стесняйся.

Мужчины заглядывались на Марион в этом наряде, и ей это нравилось. Когда Джек в первый раз ужинал на ранчо, он провожал Марион глазами, когда та вставала из-за стола. В тот день Джек, пока вертел в амбаре для Марион самокрутку, смотрел на нее так, что внутри у меня будто ворочался горячий уголь. Он скользнул по мне взглядом, и я отвернулась, опустила плечи. Больше я этот купальник не надевала ни разу.

* * *

Никто из нас тогда не знал, что в древесных стволах копошатся полчища жуков-короедов, откладывают под корой миллионы яиц, несут гибель миллионам деревьев. Бобби пророчил катастрофу, да такую, что Штаты рассыплются, как карточный домик. Задача мужчин – защитить женщин. Все, кто жил на ранчо, делали запасы, замораживали продукты в огромных, немыслимых количествах, расчищали заброшенные индейские пещеры, носили туда кувшины с водой. Бобби задумал строить круглую каменную башню в сорок футов высотой на вершине холма – там энергетика хорошая, благодатная. Перед началом стройки вокруг того места устроили шествие с факелами и шелковыми флагами. Мы с Марион наблюдали со склона холма, отгоняя москитов, кусавших нас за ноги. Бобби говорил, что у него целый склад оружия, на случай войны, а мы не знали, в шутку он это или всерьез. Марион в разговорах с ним вечно закатывала глаза, но безропотно глотала невкусную настойку желтого корня, что он давал нам по утрам, чтобы пищеварение было хорошим, а волосы – густыми. «Как у пони», – приговаривал он, накручивая на запястье косу Марион.

Семья ее выращивала марихуану на южных склонах холмов, среди шалфея и базилика. Друзьям они говорили, что у них тридцать кустов, а на самом деле их было впятеро больше, в укромных местах по всему ранчо. Траву они продавали лечебнице в Лос-Анджелесе, и иногда, если моя мать уезжала в выходные на разгрузочные дни, Бобби брал меня и Марион с собой, сдавать. Мать Марион, Дина, учила нас запечатывать траву в пластиковые пакеты упаковочной машинкой.

– Перчатки надень! – Дина бросила мне старые садовые. – Если вас тормознут, то проверят, нет ли под ногтями смолы.

Траву мы упаковали в три слоя полиэтилена и уложили в рюкзаки. Дина их затолкала в огромные вещмешки, вперемешку с пляжными полотенцами, купальниками, складными стульями, а сверху поставила ящик переспелых груш, чтобы перебить запах. Мы с Марион устроились сзади, взявшись за руки, голые ноги прилипали к кожаной обивке. Ехали мы извилистыми прибрежными дорогами, через барачные поселки и истомленные жарой сады, мимо выжженных холмов и лилового горного хребта, мимо пастбищ, где неподвижно стояли коровы.

* * *

Мне приходилось бывать на юге штата, но мы с матерью ездили по трассе I-5, а не проселочными дорогами. Мать ни за что бы не заглянула ни в лавку самоцветов, где Бобби купил нам по кусочку агата, ни на финиковую ферму, где старичок-хозяин угощал нас молочным коктейлем, до того густым, что больно сосать через соломинку. Марион первой допила свой, застучала соломинкой по пустому стакану. Открыла окно и, сделав мне знак, выпустила из рук бумажный стаканчик. Когда я обернулась, он уже бесшумно катился в траву.

– Э-э! – Бобби крутанулся в кресле, замахнулся на Марион, но та проворно увернулась. – Не смей, – рявкнул он. Я улыбалась, как Марион, но резкий окрик Бобби согнал с моего лица улыбку. – Не кидай из окна мусор, когда мы везем дурь. – Он все же шлепнул Марион, на ее голой ноге остался красный след. – Хочешь, чтоб из-за такой ерунды нас загребли?

– Черт, – простонала Марион, потирая ногу, – больно!

Бобби вытер руки о руль, глянул на меня в зеркало заднего вида, но я спрятала глаза.

– Любят они останавливать из-за какой-нибудь фигни, вот и все.

Марион глянула на меня, и я улыбнулась. Она сморщила нос, будто вот-вот рассмеется, но от меня не укрылось, как крепко сжала она в ладони свой кусочек агата.

Я поднесла к свету свой камешек – гладкий, бледно-голубой, в тонкую полоску. Хозяйка лавки самоцветов говорила, что он дает легкость, грацию.

– Надежный оберег, – сказала она, когда я подошла с ним к кассе. – Голубой слоистый агат, с ним можно призывать ангелов. А еще он лечит экзему – ну, знаешь, если кожа сухая.

Агат, что выбрала Марион, был вовсе не гладкий, а иззубренный, горящий. Огненный агат, объяснила хозяйка.

– Видите? – Она повертела его в пальцах. – На уголек похож, да? Горячий уголь.

– Какая от него польза? – Марион протянула к нему руку.

– Ну… он дарит способность видеть в темноте, – отвечала хозяйка. – Избавляет от тяги к спиртному – но ты еще мала. И знаешь что? – Она глянула на Марион. – Это просто хороший земной камень, придает силу.