Папийон

— Нет, шеф. Там два трупа плавают в дерьме.

— Ну и чего ты от меня хочешь? Чтоб я оживил их, что ли? Теперь только четверть шестого, вот в шесть пойдем и посмотрим. В сортир никого не пускать.

— Это невозможно. Сейчас все начнут вставать и попрут туда, кто по малой, кто по большой нужде.

— Да, это верно. Ладно, погоди минутку, пойду доложу начальнику.

И вот появились трое охранников, надзиратель и еще двое. Мы думали, что сейчас они войдут, однако они остались снаружи, у зарешеченной двери.

— Ты говорил, что в сортире два трупа?

— Да, шеф.

— С каких пор они там?

— Не знаю. Только сейчас нашел, когда ходил писать.

— Кто они?

— Понятия не имею.

— Ладно придуриваться, старый лунатик! Я тебе сам скажу, кто. Один из них — армянин. Поди и сам погляди хорошенько.

— Вы совершенно правы, там армянин и Сан-Суси.

— Ну и хорошо. Подождем до переклички. И они удалились.

Шесть утра, первый звонок. Дверь распахнулась. В проходе появились два разносчика кофе, за ними шел третий — раздатчик хлеба.

В половине седьмого второй звонок. Светало, и я увидел, что весь проход испещрен следами людей, ночью нечаянно ступавших в кровавую лужу.

Прибыли два коменданта. Было уже совсем светло. С ними — восемь охранников и еще врач.

— Всем раздеться! Стоять смирно у своих гамаков. Да здесь настоящая бойня, везде кровь!

Новый комендант, недавно прибывший на смену старому, вошел в сортир первым. Он вышел оттуда с лицом, белым как простыня.

— Им так располосовали глотки, что головы едва держатся. И, конечно, никто ничего не видел и не слышал?

Полное молчание.

— Эй, старик, ты вроде бы здесь староста? Там два покойника. Доктор, как давно их убили, по-вашему?

— Часов восемь-десять назад, — сказал врач.

— И ты нашел их только в пять? И ничего не видел и не слышал?

— Нет. Я вообще глуховат, а со зрением так и вовсе скверно. Что вы хотите, уже семьдесят стукнуло, из них — сорок лет на каторге. И поэтому я все сплю, сплю… Заснул где-то в шесть, а встал только потому, что захотелось по малой. Это, можно сказать, еще повезло, обычно я дрыхну до первого звонка.

— Да уж точно, что повезло, — с сарказмом заметил комендант. — Можно сказать, всем повезло, потому как все мы мирно и тихо проспали себе всю ночь в своих кроватках, и стража, и заключенные… Носильщики, забрать трупы и в операционную! Доктор, я жду от вас результатов вскрытия. А вы, ребятки, давайте по одному во двор, без одежды.

Каждый из нас проходил между комендантом и врачом. И они тщательно осматривали нас с головы до пят. Однако ни царапин, ни ран ни у кого не обнаружилось. Лишь пятна крови на нескольких. Они объяснили это тем, что поскользнулись по дороге в сортир.

Гранде, Гальгани и меня осматривали особенно пристально.

— Папийон, где твое место? Они перерыли все мои вещи.

— Где твой нож?

— Да у меня его еще вчера вечером у ворот отобрали.

— Это правда, — подтвердил охранник. — Он еще там базарил, говорил, что мы посылаем его на верную смерть.

— Гранде, это твой нож?

— А чей же еще? Раз лежит у меня, значит, мой. Они тщательно осмотрели нож. Он был чист, как стеклышко. Нигде ни пятнышка.

Из сортира вышел врач и сказал:

— Этим двоим перерезали глотки заточенным с двух сторон кинжалом. Убиты в стоячем положении. Вообще все это совершенно непонятно. Чтоб заключенный стоял как кролик и ждал, когда ему перережут глотку, даже не пытаясь обороняться! Здесь наверняка должны быть раненые.

— Сами же только что убедились, доктор, ни на одном из них — ни царапинки.

— А те двое, которых убили, были опасны?

— Да, очень, доктор. Мы почти уверены, что именно армянин убил вчера в девять утра Карбоньери в душе.

— Дело закрыто, — сказал комендант. — Нож Гранде мы на время конфискуем. Всем на работу, за исключением больных. Папийон, ты, кажется, докладывал, что болен?

— Да, господин комендант.

— Оперативно ты рассчитался за своего дружка, ничего не скажешь! Меня не проведешь! К сожалению, у меня нет никаких доказательств, и я точно знаю, что их никогда и не будет. Последний раз спрашиваю: есть у кого что сказать?! И даю слово, если найдется человек, который прольет свет на это двойное убийство, ему смягчат статью и отправят на материк.

Гробовое молчание.

Вся армянская шобла сказалась больной. Видя это, Гранде, Гальгани, Жан Кастелли и Луи Гравон в последнюю секунду тоже внесли себя в список больных. Сто двадцать человек вышли из барака, и он опустел. Остались пятеро наших, четверо из армянской шоблы, а также часовщик, староста, непрерывно ворчащий, что ему придется теперь делать уборку, и еще двое-трое заключенных, в том числе эльзасец по прозвищу Громила Сильвен.

Этот человек держался от всех отдельно, совершенно независимо и пользовался всеобщим уважением. Парень он был, что называется, рисковый. Ему дали двадцать лет каторги за весьма оригинальное преступление. Один, безоружный, он напал на почтовый вагон экспресса «Париж — Брюссель», оглушил кулаками двух охранников и выбросил на полотно почтовые мешки. Там их подобрали его сообщники, поимевшие на этом деле кругленькую сумму.