Папа ушел

– Порвите его и выбросите, – Люсин придал голосу некую торжественность. – Умер вчера Товарищ Берендеев. Так сказать, будучи в рядах.

– Понял вас, товарищ Люсин, – с энтузиазмом ответил Евгений Петрович. – Уже рву.

– Сколько у нас осталось неохваченных в целом по стране? – Люсин выбрался из глубокого кресла, повысив голос.

– Если не считать убывших естественным путем, Владимир Петрович, – в селекторе зашелестели перебираемые бумаги. – То осталось всего три человека. И все трое, как раз, проживают в Москве.

– Ну, что ж, – Люсин подошел к висящему на стене портрету президента. – Можно считать, что с заданием руководства мы справились?

– Да, Владимир Петрович, –  Евгений Петрович хохотнул. – Страна к выборам готова.

– Пока не забыл, – Люсин обернулся к селектору. – Евгений Петрович, объявите благодарность начальнику отдела быстрого реагирования товарищу Зюкину за отлично проведенную операцию.

– Уже, Владимир Петрович.

Селектор пискнул, отключившись. Люсин смотрел в окно на встающее над столицей Родины солнце и думал о том, что уже сегодня вечером огромная страна, как один человек, встанет на новые рельсы – рельсы всенародно выбранного пути. И в этом есть и его, пусть маленькая, как начальника отдела планирования, толика труда. Сняв очки, Люсин протер стекла бархоткой. Ей же промокнул повлажневшие о волнения глаза. Где-то в глубине его груди зарождалась смелая мысль о том, что для многострадального народа великой страны сегодняшние выборы будут, наконец,  последними в истории.

СОСИСКИ И РОХЛЯКОВ

– Ты сосиски купил? – голос жены звучал приглушенно, как из-под подушки. – Только не говори сейчас, что забыл.

– Ну, забыл, – Рохляков сунул голову с прижатым к уху телефоном в плечи. – Варенька, замотался.

– Замота-ался-я-я? – трубка сбилась на хрип. – Замотался ты, Лёлик, в девяносто третьем с этой кошелкой из Мухосранска.

– Из Нижневартовска, – попытался вклиниться Рохляков.

– Да, хоть из Аддис-Абебы! – взвизгнула жена. – Ты ж ей, суке, цветочки возил аж из самой Москвы на самолете. А жене своей родненькой и сынку своему единственному сосисок не можешь принести из соседнего гастронома.

– Ну, будет тебе, Варь, – Рохляков искоса осмотрелся, не слышит ли кто. – Это ж еще до тебя было. Как говорится, дела давно минувших лет.

– Значит так, Лелик, – зазвучал металлом голос жены. – Без сосисок можешь валить к своей хабалке в Днепропетровск.

– В Нижневартовск, – поправил запищавшую гудками трубку Рохляков.

– Здравия желаю, Леонид Петрович, – козырнул проходящий по коридору полковник.

– Никитин, – остановил его Рохляков. – Дело Позднякова у тебя на контроле?

– Так точно, товарищ генерал, – вытянулся в струнку тот. – У меня.

– Так какого хера тянешь, полковник? – Рохляков побагровел. – Хочешь в Магадан поехать начальником местного управления? Не хочешь? Тогда результаты мне на стол завтра в 15.00. Понял?

– Понял, товарищ генерал!

– А ты говоришь «сосиски», – Рохляков открыл дверь своего кабинета. – Петрищев!

– Я, Леонид Петрович! – выскочил из-за стола приемной майор.

– Купи три килограмма сосисок и пулей назад!

– Есть, товарищ генерал, – майор, подхватив фуражку, выскочил в коридор.

Рохляков прошел к себе. Налил из пузатой бутылки янтарной жидкости в хрустальную рюмку. Выпил залпом. Крякнул. Закусил ломтиком лимона. Прищурившись, набрал номер в мобильнике.

– Аня?

– Да, мой генерал!

– Во вторник прилечу к тебе, встречай.

– Ты же обещал на выходные.

– Не могу, дома война. Чего-то моя сегодня разошлась. Тебя вспоминала, кстати. Икаешь?

СЕКС И ВЕТЕР

Его пугали звуки. Даже не звуки, а голоса. Голоса шли не извне, а изнутри.

– Ты жива еще, моя старушка.

Он любил ее на излете. На излете своей безбашеной жизни. Она была лучшей в его коллекции. Коллекции женщин. Лучшая, в плане всего. И секса, и поговорить…

То, как она, ранним утром, раскинув свою роскошную грудь, похрапывала, не контролируя себя. То, как она просыпалась от легкого прикосновения губами к соскам, отдавая ему тепло своего тела.

– Бум-бум, – будильник надоел своей трелью. – Давай, вставай.

– Бамба, – он притянул ее податливое тело к себе. – Будешь просыпаться?

– Балу, – она сладко потянулась всеми своими членами. – Какой же ты у меня медведь!

– Медведь? – он встал, взглянул в зеркало. – Да-а, медведь. Толстый.

– Большой, – она щурилась сквозь лучи утреннего солнца, залетевшего в окно. – А не толстый.

– Толстый, – он рассматривал себя в отражении. – Надо что-то делать.

– Не надо, – она прищурилась. – Я люблю твои руки.

– Руки? – удивился он. – Только руки?

Она встала с кровати. Оглянувшись, он увидел ее тело во всей красе – похотливое и такое родное.

В голове скрипело:

– Жив и я, привет тебе, привет.

– Я буду тебе благодарна.

– За что?

– За то, что ты есть у меня.

– Кушайте, на здоровье.

– Ты – моя жизнь. И если ты уйдешь, то я пойму, и буду благодарна судьбе, подарившей мне эти дни.

Ветер. Ветер задувал в приоткрытое окно. Завывал, дуя в щель. Он, казалось, подхватывал их запах,  пытаясь забрать с собой. Она кусала его руки, пытаясь оставить следы своего пребывания.

СПИД