Папа из пробирки

Он поджимает губы, гладкие, бледные, как будто на них навсегда застыл слой солнцезащитного крема. Мое молчание его бесит, но, как бы я себя ни вел, он во всем будет чувствовать осуждение. Встает, смотрит в окно. Мой древний латаный «Бентли» выглядит на его стоянке неуместно, как дорогая кофеварка в кухне бедняка. Толстый, изрядно траченый парень; должно быть, в детстве коллекционировал шарики. В общем-то симпатичный. Старше меня всего на десять лет — но я никогда не знал радости полета между слаломными воротами; мне было не так трудно спускаться на грешную землю. И я в свое время был симпатичным. Он захотел преуспеть, как и многие другие, — теперь все они платят мне, чтобы я помог оценить масштаб случившейся с ними катастрофы. А за что тут платить? Мое вмешательство пустило ко дну столько же предприятий, сколько удержало на плаву, — одно прямо связано с другим, — так что баланс нулевой и, в сущности, толку от меня никакого. Хотя… В мире, где правит некомпетентность, признают только одно лекарство — обман.

Выводить людей из равновесия, внушая им страх вполне ощутимыми, но малопонятными действиями, и обнажать их несостоятельность по науке, которую нелегко опровергнуть именно потому, что она ни на чем не основана… Вот моя роль, вот чего они ждут от меня, и, чтобы заслужить их уважение, я вынужден демонстрировать, как глубоко их всех презираю. Часто я лишь симулирую презрение, но это моя работа, ничего не поделаешь, приходится себя заставлять, иначе у них сложится впечатление, что я даром беру деньги. Этот бедолага, которого лыжи унесли далеко от трассы, — типичный случай. С ним счастливы его жена, детишки и собака. Он наживет в предместье Гренобля приличествующий его положению цирроз и докатит до седьмого десятка на «Альфа-Ромео». После него останется пустота. Я же в сорок лет пущу себе пулю в сердце, но оставлю круг на воде.

Он резко оборачивается:

— Послушайте, я не морочу вам голову: в лыжах я ничего не понимаю, я на них катаюсь, я чувствую, хороши они или плохи, но структура, материалы, вся эта хрень… Я был лучшим на трассах; я нанял лучших работников. Вы видели их досье. Все как на подбор, высший класс. Так почему же дела не идут?

— Именно потому, что эти люди оказались вместе.

Мой приговор я сопровождаю бесстрастной улыбкой, дабы не снижать градус тревоги.

— И что теперь? Не увольнять же их!

Я достаю из кейса зеленую, цвета надежды, папку с названием его фирмы. Моя пижама лежит под ежедневником. Я всегда укладываю ее так, чтобы один рукав выглядывал. В этом есть оттенок человечности.

— Вы найдете в приложении к моему отчету план выхода из кризиса. Три пункта: расширение ассортимента, поиск спонсоров, кадровые перестановки. Я дам вам инструкции после совещания руководства. Скажу, кого уволить, кого повысить, кого переместить, и вы все выполните в точности. Если через полгода ваше предприятие не вылезет из долгов, я верну гонорар и возмещу убытки. Это оговорено в контракте.

Он насмешливо фыркает:

— Вы так в себе уверены?

— Мне не страшно ошибиться, я защищен. А вы имеете право обратиться к кому-нибудь другому. В Изере[1] немало превосходных консультантов.

Засунув кулаки в карманы полосатого офисного пиджака, который явно не стал для него таким же привычным, как анорак, он бросает в ответ:

— Вы прекрасно знаете, что мой банк требовал пригласить именно вас!

Я прикуриваю «Боярд-маис» от настольной зажигалки — золоченой мини-ракетки для сквоша, с его инициалами на хромированном корпусе, рождественский подарок.

— Кстати, если я вас вытащу, банк придется сменить. Базовая ставка по кредиту на оборудование три процента плюс инфляция… Да они просто вытерли о вас ноги.

Он уныло пожимает плечами. Снеговик в ожидании весны.

— Что я могу сделать в одиночку?

— Теперь с вами я. Идите поиграйте в сквош и возвращайтесь к пяти: получите мой план по кадрам.

Я притворяю за собой дверь кабинета и бреду по ванильно-лимонным коридорам, где пахнет моющим средством «Пропрекс»; теперь фабрика, которая его производит, принадлежит мне, я купил ее на днях, во вторник, через группу SMG, просто так, без причины — пусть ломают голову над тем, с какой тайной целью я вызвал очередной скачок цен на бирже и посеял панику среди акционеров. Я ненавижу этот мир, эти капиталистические теории — поле, на котором мне приходится играть. Будь я большим оптимистом по натуре и не помышляй о том, чтобы отыграться, взрывал бы бомбы. Но мне достаточно чувствовать себя хозяином положения.