Паоло и Рем

Глубина в осознании всех сторон, а он не хотел такой сложности, в ней печаль и ужас, он это знал. Боялся потерять все, что приобрел, упасть обратно в темную ледяную дыру, из которой возник. Мечтал видеть только радость и крупные нечеловеческие страсти, оформленные богато и изысканно, со вкусом, но обязательно - красиво! . Он писал картины о том, к чему всю жизнь стремился.

Не получилось. Построить мир из одного света он не сумел. Он создал сияющую плоскость.

Простая истина, и печальная - все состоит из света и тьмы.

* * *

А эта небольшая картина на ярмарке, она поразила его.

Бродяга, нищий - и с таким спокойным достоинством, без страха, сухо, даже слегка отстраненно... Художник говорил о том, о чем Паоло и думать избегал. Нельзя сказать "не мог" - не хотел. Теперь он был богат и мог писать, что хочет. Он так и делал, он по-другому не хотел. И не скажешь - не получилось, он и не пытался. Не потому, что не умел - чепуха, он умел все, его называли богом живописи, да. Причем умение, он и не то умел. Простая вещица, портретик, примитив, лицо застряло посредине, ни справа ни слева... аховая композиция, да! И все в потемках, какое тут мастерство... Ничего не решает мастерство, оно всего лишь умение, возведенное на вершину ремесла.

Значит, не о чем жалеть, нечего стонать, раз другого и не хотел. Он, что ли, не знал человеческую сущность? Он был дипломатом, видел грязь, предательство, на которое способны люди ради благополучия или идеи. Знал, знал... но в картины не допускал. Когда подходил к холсту, всю эту мерзость забывал начисто.

Но за все приходится платить, и он заплатил: за радость - пустотой.

Ему сказал когда-то старый итальянец, мастер - картина как гроздь винограда, с одной стороны свет, с другой тень... Он понял это как заповедь мастерства и неукоснительно выполнял. Но эти слова таили в себе и другой смысл, который он упустил. Жизнь и картина устроены одинаково, и требуют одинаковой честности перед собой.

* * *

Мы часто говорим о способностях, о таланте. Любим при случае упомянуть, что, мол, многое имели, да не свершилось, не суждено... Чем ближе к концу, тем смешней эта болтовня. Только то, что совершилось - было, остальное... даже смешно говорить... Тени, проблески, задатки, надежды... - все истлеет, растворится в могильной жиже. Человек - то, что с ним было, произошло, сделано, продумано и выражено, рассказано хотя бы одному человеку, остальное - чушь собачья.

Человек - это все сделанное им, и гнилье в деревянном ящике.

* * *

Мысли утомили его, тяжесть в переносице переросла в тупую боль в надбровьях, потом за глазными яблоками. Он знал, как бороться с этим, нужно приложить к виску холодный предмет и закрыть глаза. Ощупью нашел на столике рядом с собой небольшой металлический подносик, который когда-то расписал для второй жены - цветы, фрукты... Паоло не любил натюрморты, но этот поднос расписал с любовью. Он стряхнул с него несколько листков бумаги, поднес холодный металл к виску, закрыл глаза и незаметно для себя забылся. Не спал, но стали наплывать видения; так у него всегда бывало, когда сильно уставал, а теперь все время, стоило только сесть и закрыть глаза. Раньше он как-то управлял этими картинами, чтобы не возникало ничего печального и страшного, а сейчас потерял власть над ними, и увидел то, что было давным давно. Когда-то у кухарки окотилась кошка...

* * *

Котят было четверо, одного она оставила себе, красивую трехцветку, беленькую с яркими, резко очерченными рыжими и черными пятнами, а остальных надо было утопить. Взялся ее сынок, парнишка лет пятнадцати, нехотя, Паоло видел, что ему страшно. Он пожалел парня, сказал, чтобы тот уходил, "я сделаю сам". Взял высокую кастрюлю, налил в нее теплой воды, подобрал крышку, чтобы входила свободно и оставался просвет со всех сторон для воздуха. Потом не глядя схватил трех и без всяких мыслей, тупо и быстро опустил их в воду и тут же прижал крышкой, при этом у него вырвалось что-то вроде - "простите уж, ребята...", но он точно не помнил, что сказал.

И тут же ощутил толчки, очень сильные и неожиданные для таких крошечных слепых существ, которые и жизни-то не видели... Он почувствовал, что долго держать не сможет, схватил со стола небольшой утюжок, которым кухарка расглаживала складки на одежде, и опустил его на крышку, и ждал, наверное, минут десять, а то и больше. Было тихо. Тогда он осторожно снял утюжок, и наклонив кастрюлю, придерживая крышку одним пальцем, вылил воду, и ждал, пока не перестало капать. Взял бумажный мешок, в котором обычно хранили уголь, не глядя снял крышку и опрокинул кастрюлю в мешок. Что-то бежизненное упало, большой комок, так он услышал. Потом, свернув мешок, отнес его к яме, в которую свозили мусор с участка, положил туда и закопал лежавшей рядом лопатой.

Он быстро забыл об этом, умел чувствовать резко и сильно, но умел и забывать.

А теперь вернулось это, приснилось, хотя и не был сон в полном смысле.

* * *