Паноптикум

Перед тем как оставить моего старого врага, я кинул последний взгляд на часы, которые носил столько лет. По сути, я никогда не считал их своими. Не знаю, был ли я честен, но от их груза я освободился. Выйдя из особняка, я встретил Агнес на углу. Мы поговорили о Джулиет, которая в этот момент была на пути в Калифорнию, и пошли с собаками в парк. Блок запирал пуделей в кухне. Он купил их для Джулиет и теперь не хотел их видеть. На этот раз я спустил их с поводков. Разбитое или нет, но сердце у меня, оказывается, было.

Май 1911

В КОНЮШНЕ было пусто, не считая нескольких голубей возницы, которые нашли здесь убежище на ночь, проникнув сквозь щели в дощатых стенах. Эдди теперь часто проводил время в этом мрачноватом месте вместе с Митсом и Нордом. Он вдыхал запах сена и вспоминал, как еще мальчишкой спал здесь рядом с лошадьми. Когда Эдди впервые привел волка домой, Митс приблизился к нему с чрезмерной фамильярностью, что волку не понравилось, но потом они поладили, заключив мир поневоле и игнорируя друг друга. Рука у Эдди все еще была забинтована, но болела уже меньше. Очевидно, кости срастались, чего нельзя было сказать о сердце. Проблема с этим органом заключалась в том, что он вызывает болезненные приступы желания и сожаления, напоминая человеку, что ничто человеческое ему не чуждо.

К Эдди вернулась его прежняя бессонница, и он даже старался как можно дольше не спать, подбадривая себя кофе и джином. Когда он все-таки смыкал глаза, дремля в кресле или прижавшись головой к стене конюшни, ему снилась Коралия. Она то плавала в реке, то лежала в его постели, но была недоступна, и эти сны приводили его в лихорадочное и подавленное состояние. Его преследовали строки из ее письма: «Я не люблю тебя и не могу притворяться. Меня выдают за француза, друга семьи, и я уезжаю к нему во Францию. Пожалуйста, не пытайся меня разыскивать и постарайся меня забыть».

Эдди старался последовать ее совету, но оказалось, что это невозможно. Он стал целенаправленно пить – не ради удовольствия, а чтобы забыться. Ему не хватало общества возницы, и он начал понимать, что заставляет человека пристраститься к опиуму. Ему заменителем опиума служил джин, потому что только он позволял ему погрузиться в глубокий сон без снов. Он гнал от себя мысль, что скоро станет бездомным. Через несколько дней в это помещение должен был въехать новый жилец, торговец скобяными изделиями, который арендовал здание целиком. В переулке он собирался установить плавильную печь, а мезонин ему был нужен для складирования готовых изделий. К первому июня Эдди был обязан выехать. Найти новое жилье представлялось ему невыполнимой задачей. Трудность усугублялась, во-первых, тем, что ему нужно было светлое помещение, желательно под крышей, а во-вторых, наличием двух собак, одна из которых своими размерами и характером ничем не отличалась от волка. В алкогольном чаду у Эдди мелькала мысль, не поселиться ли во владениях Бека, построив там хижину. Он будет жить там, как и старый отшельник, в одиночестве, с разбитым сердцем, избегая человеческого общества. Но зато рядом будет река. Однако, протрезвев, Эдди понимал, что это невозможно, ибо предсказания старика неминуемо сбудутся, бетон и кирпич скоро вытеснят леса и луга. Там не будет места ни для диких птиц и зверей, ни для людей, желающих вырваться из тенет городской жизни.

Вскоре Эдди снял повязку с шиной с руки. Он и без врача видел, что она вполне зажила. Он размышлял, куда ему все-таки податься – может быть, в Куинс или даже на одну из картофельных ферм на Лонг-Айленде, когда пес-волк вдруг зарычал, шерсть у него на загривке встала дыбом. Митс тоже повернул голову в сторону задней двери, выходившей в переулок. Эдди взял в стойле вилы и, приказав слишком дружелюбному питбулю оставаться на месте, взял с собой волка и вышел в переулок. Здесь стояла вонь, доносившаяся со свалок и отхожих мест. Накрапывал дождь. Эдди никого не видел в темноте, однако Норд рычал все более злобно и внезапно рванулся вперед.

– Отзовите его, пожалуйста, умоляю вас! – раздался низкий и звучный мужской голос.