Панкрат

Люк отъехал в сторону, и второй пилот шустро опустил железную лестницу, по которой спустились пассажиры. Панкрат помог женщине в потрепанном серо-зеленом пальто сойти по ступеням, тут же намокшим под струями холодного осеннего ливня и ставшими скользкими, и снял ее чемодан — желтый, кожаный, с большой застежкой, сделанный еще несколько десятков лет назад.

Чемодан оказался неожиданно тяжелым. Суворин окинул хрупкую фигуру женщины сочувствующим взглядом и предложил:

— Давайте я вам помогу.

— Спасибо вам, молодой человек, — со вздохом отозвалась женщина. — Я уж думала, как одной-то управиться…

— Зачем же одной, — бодро проговорил Панкрат, украдкой отслеживая действия семерки.

Но все “охотники” разошлись в разные стороны, не обмолвившись ни словом. Только очкарик, уходя, обернулся, но его взгляд, спрятанный за толстыми стеклами, скользнул куда-то поверх головы Суворина, в темно-серое осеннее небо, набрякшее дождем.

Как оказалось, идти женщине было в общем-то недалеко. Обходя воронки, местами наспех залитые бетоном, а в большинстве случаев просто засыпанные мусором, они выбрались к относительно хорошо сохранившемуся кварталу, где в одном из домов — вернее, в одном из уцелевших подъездов — женщина снимала время от времени комнату. Снимала у таких же, как и она сама, русских, но проживших всю жизнь в Чечне и не пожелавших покидать родной город даже после начала второй войны.

— Что везете-то, мамаша? — поинтересовался Панкрат, когда они уже вошли в подъезд, где освещения не было и в помине. — Сыну, наверное, лакомства домашние? Угадал?

— Убили моего сыночка, — ответила ему женщина, тяжело поднимаясь по лестнице, местами обрушившейся. — Я друзьям его теперь вожу всякое — варенье, грибы…

Панкрат стиснул зубы: столько невысказанного горя было в этом усталом голосе несчастной матери.

Они поднялись на второй этаж, где женщина дважды постучала в дверь, выкрашенную бледной, почти выцветшей уже синей краской. Дерево отозвалось глухим звуком; перекрывая негромкое эхо, заметавшееся на лестничной клетке, раздались шаркающие шаги за дверью.

Щелкнул замок. Им открыл мужчина лет пятидесяти, исхудавший, но с живыми блестящими глазами.

— Ну, здравствуй, Софьюшка, — его бледные губы растянулись в широкой улыбке. — Да не стой ты, проходи! И вы, молодой человек, проходите…

Панкрат поблагодарил за приглашение и вслед за женщиной шагнул через порог в полутемную прихожую, освещенную лишь маленькой свечечкой, теплившейся в лампадке под висевшей в углу иконой, изображение на которой было не разобрать по причине слишком почтенного ее возраста.

Хозяин отступил назад, приглашая гостей снять верхнюю одежду, и радостно крикнул, обернувшись через плечо:

— Аня, выходи к нам. Софья Петровна приехала. Да не одна!

В коридор вышла женщина, кутавшаяся в пуховый платок. В полутьме нельзя было разглядеть ее лица, но когда она вышла поближе к свече и отсветы пламени разогнали сгустившийся сумрак, Панкрат увидел, что вся левая половина ее лица страшно обожжена и покрыта лоснящейся коричневой коркой. Но губы и глаза улыбались, жизнь в них не погасла.

Женщины обнялись, а хозяин протянул Панкрату сухую ладонь и сказал:

— Меня зовут Николай Палыч. А вас, молодой человек?

— Панкрат, — ответил он, с удовольствием пожимая еще не утратившую силы руку.

— Хорошее имя, — одобрительно кивнул старик. — Русское. Сейчас таких мало.

Он повернулся к женщинам — те уже о чем-то щебетали, торопясь обменяться новостями.

— Анечка, — укоризненно, но одновременно ласково, словно к малому ребенку, обратился он к жене. — Софья Петровна устала с дороги, ей бы сейчас перекусить да на боковую, верно?

Панкрат почувствовал себя лишним.

— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал он, берясь за дверную ручку.

Но был решительно остановлен Николаем Павловичем.

— Брось, куда тебе сейчас, на ночь глядя. Гудермес — он только на бумагах “зачищенный”, а по ночам здесь даже усиленные патрули без сопровождении бэтээров не прогуливаются.

Почему-то Панкрат подумал, что по возрасту этот мужчина мог быть его отцом. Защемило в душе — давно уже не думал о таком детдомовец Суворин.

— Оставайся, Панкрат, — резюмировал старик. — Сейчас поужинаем, чем Бог послал, а завтра, на свежую голову и полный желудок, легче будет решить все остальное.

И Суворин согласился. Женщины к тому времени уже суетились на кухне, и туда же он отнес чемодан Софьи Петровны. Потом Николай Павлович пригласил его в гостиную — комнату, в которой из мебели уцелели лишь диван, кресло без обивки и старый книжный шкаф, до отказа набитый книгами.

Старик сидел в кресле и раскуривал трубку. Хорошую, знатную трубку — это было видно сразу. Перехватив взгляд Панкрата, он усмехнулся и проговорил:

— Единственное, что у меня осталось от той, — он сделал ударение на последнем слове, — мирной жизни. Да вот еще книги…

Суворин составил компанию старику, закурив свой “Десант”. Вскоре за неспешным, скупым на эмоции мужским разговором минул час, и женщины, придя с кухни, застали их в сизом мареве табачного дыма, медленно уплывающего в открытую форточку.