Пангея

Небось, давно не только мамаша, но и бабушка, квохчет, как курица, да умничает в каком-нибудь заштатном городке, морочит голову состоятельному и усталому от жизни муженьку.

Рахиль тогда, после потешной революции, так это событие окрестили в народе, и исполненного ею специального задания, уехала в Крым. Унесла ноги, только чтобы выжить. Она исчезла, докладывали ему, растворилась совсем в пропахшей шашлыком и чебуреками Ялте, где дышала морем и проживала накопленные деньги. К ней ездили, с ней советовались, но тайно, с шутками и прибаутками, маскарадом и хороводом. Все эти годы она питала себя ненавистью к Лоту, поэтому была хорошим советником всем тем, кто что-то замышлял против него.

Она собирала о нем все. Каждое словцо, каждую фотографию, каждую сплетню, в комнате ее на полках пылились папки с вырезками, выписками, со всем, что она смогла найти о нем, а она искала тщательно.

Прослышав про его диагноз, она стала экспертом по раку предстательной железы, поговорила со всеми многоопытными докторами, которых предостаточно в крымских санаториях. Она добыла все последние отчеты о сокращении рождаемости мальчиков, о падеже скота, об истощении золотых ресурсов, о мятежных настроениях в армии, она взвесила все до последнего и вынесла окончательный вердикт: пора.

Почему именно сейчас Лот занялся тщательной инвентаризацией врагов? Потому что рушащийся, как гипсовая стена мир вокруг него, рабы, переставшие глядеть прямо, усмешки за спиной, саботаж при исполнении его распоряжений, хищения из казны, которые начались как нежный лесной ручеек, а нынче превратились в мощную бескрайнюю реку, все это говорило об одном: нет у него больше силы, любой чихнет, и он, Лот, покатится кубарем к чертовой матери под гогот и ликование тех, кто еще вчера лизал его тень на стене.

Решив, что час пробил, Рахиль стала звонить по номерам. Ей нужен был Лука. Они познакомились много лет назад, случайно, когда он приезжал сюда на отдых с каким-то своим угрюмым подельником. Они очень тогда задружились, он был первым, кому она рассказала про теракт в метро, про бунт, который они хотели тогда поднять, а он рассказал ей про все свои убийства, которые он совершил как будто не по своей воле, как будто и не совершая даже:

— Понимаешь, — трогательно повторял он, — мне только подумать достаточно, и оно уже происходит, я не виноват в этом, люди умирают сами.

Лука много раз приезжал потом к ней, однажды приехал какой-то совсем больной, будто отравленный чем-то, и она поселила его у себя, отпаивала травяными настоями, выхаживала, а он рассказывал ей, не чувствуя в ней опасности, а только теплое родство.

— Ты хочешь спросить о моих родителях? — прочел ее мысли Лука, когда в тот раз совсем уже шел на поправку — я ничего о них не знаю. Детдомовский я.

— Я так и думала, — призналась Рахиль. — А где ты рос?

— Я не знаю, где я рос, — признался Лука, прихлебывав черный травяной отвар, — я помню, что ходил в деревню к какой-то бабушке, может быть, и моей, у нее была коза, и она поила меня молоком. Потом, когда я подрос, бабушка давала мне острый козий сыр с пряными травами. Я ходил в школу. А потом, когда я вырос, я случайно убил козу, и бабушка меня прогнала.

— Она не давала тебе никакого оберега? — словно между прочим поинтересовалась Рахиль, — медальона с зеленым горьким лишайником или корешка чертова перца?

— Ты хочешь спросить меня о черной мессе? — опять прочел ее мысли Лука. — Ну конечно, я бывал там и видел алтарь из тела обнаженной женщины с раздвинутыми ногами и выставленным напоказ влагалищем, я много раз держал в руке черную свечу из жира некрещеных детей — воняют они похуже скунсьего помета, пригублял чашу, что стоит на ее животе — чашу с мочой блудницы, целовал перевернутое распятие, что висит над алтарем, закусывал треугольными гостиями из зараженного спорыньей хлеба или покрытой черными пятнами репой, которую мы обычно макаем во влагалище женщины-алтаря. Ну и что с того? Разве на ваших мессах вы не пьете кровь и не едите живую плоть?

— Что ты любишь больше всего, а, Лука? Что способно доставить тебе удовольствие? — не выдержала Рахиль. — Ты скажи, я все сделаю.

— Я люблю облака, — со вздохом ответил он, окунув посветлевшие глаза в небесную синь за окном, — плывущие облака, там, высоко, волшебные облака!

Рахиль сразу поняла, что он очень ей понадобится, когда пробьет час.

— Я приеду отдыхать с Ниной, — весело сказал он ей в трубку, когда она наконец-то до него дозвонилась, — я теперь очень в порядке, — добавил после паузы он, — сама увидишь.

— Ты мне очень, очень нужен, — все время повторяла Рахиль. — Давай приезжай.