Пандемониум

От досады у меня пропадает дар речи. Свобода так близко, я чувствую ее запах, запах ветра, свежести и чего-то еще… Запах дождя. Должно быть, недавно прошел дождь. От этого запаха у меня слезы наворачиваются на глаза. Наш путь закончился на платформе, под нами затопленные пути, по воде плавают листья, которые смыло дождем с улицы. Слева от нас в стене ниша. Похоже, здесь проводили какие-то земляные работы, а потом бросили. В нише складированы деревянные ящики, а на стене — удивительно хорошо сохранившаяся табличка: «ОСТОРОЖНО. ЗОНА СТРОИТЕЛЬСТВА. ПРОХОД ТОЛЬКО В КАСКАХ».

У меня больше нет сил стоять на ногах. Я выскальзываю из-под руки Джулиана и тяжело падаю на колени.

— Эй. — Джулиан присаживается рядом. — Ты в порядке?

— Устала, — Это все, что я могу сказать в ответ.

Я сворачиваюсь калачиком на земле и кладу руку под голову. Мне все труднее держать глаза открытыми. Если я их не закрываю, звезды надо мной собираются в один огромный светящийся шар, а потом он снова распадается на маленькие яркие фрагменты.

— Поспи, — говорит Джулиан.

Он снимает рюкзак и садится рядом со мной.

— А если стервятники появятся? — спрашиваю я.

— Я постерегу. Буду держать ухо востро.

Через минуту Джулиан ложится на спину. Из решеток сквозит, и я непроизвольно поеживаюсь.

— Тебе холодно? — спрашивает Джулиан.

— Немного.

Ответ дается мне с трудом, кажется, у меня даже горло замерзло.

Мы молчим какое-то время, потом Джулиан поворачивается на бок, он обнимает меня рукой и придвигается ближе. Я спиной слышу, как часто и неровно бьется его сердце.

— Ты не боишься делирии? — спрашиваю я.

— Боюсь, — коротко отвечает Джулиан. — Но мне тоже холодно.

Через какое-то время его пульс приходит в норму, мой тоже, и наши сердца стучат в одном ритме. Холод постепенно улетучивается из моего тела.

— Лина? — шепчет Джулиан.

Луна, как яркий прожектор, повисла прямо у нас над головами, и я не открываю глаза.

— Что?

Я чувствую, как пульс Джулиана снова учащается.

— Хочешь, расскажу, как умер мой брат?

— Расскажи.

Я соглашаюсь, хотя какие-то нотки в интонации Джулиана пугают меня.

— Брат и отец вообще-то никогда не ладили, — говорит Джулиан, — Брат был упрямый. Своевольный. И характер у него был плохой. Все говорили, что он исправится после процедуры, — Пауза, — Он становился старше, а все становилось только хуже. Родители начали думать о том, чтобы ускорить процедуру. Это все было очень плохо для АБД, ну и для всего остального. Брат отбился от рук, он не слушался отца. Я даже не уверен, что он верил в процедуру исцеления. Он был старше меня на шесть лет. Я… мне было страшно за него. Понимаешь, о чем я?

У меня нет сил ответить, и я просто киваю. Воспоминания, которые я похоронила, замуровала во мраке за крепкой стеной, пробиваются наружу. Непрекращающаяся, будто гудение москитов, тревога, которую я чувствовала в детстве, когда смотрела, как мама смеется, танцует и поет под музыку из репродуктора в нашем старом доме. Радость пронизывает страх. Страх за Хану, страх за Алекса, страх за всех нас.

— Семь лет назад, как сейчас, у нас был большой митинге Нью-Йорке. Тогда АБД и стала национальной организацией. Это был первый митинг, на котором мне разрешили присутствовать. Мне было одиннадцать. Брат как-то отпросился. Я не помню, что он такое придумал, чтобы не пойти.

В эту секунду Джулиан непроизвольно крепче меня обнимает, но потом расслабляется. Не знаю почему, но я уверена, что он никогда раньше никому не рассказывал эту историю.