Пандемониум

Взгляд Рейвэн становится жестким.

— Что ж, пришла пора учиться.

Она прижимает зайца к земле, одной рукой держит голову, второй — живот. Заяц, наверное, думает, что Рейвэн хочет ему помочь, и замирает. Но я все равно вижу, как он учащенно дышит и трясется от ужаса.

— Не заставляй меня.

Мне стыдно за то, что я вынуждена просить Рейвэн об этом, и одновременно я злюсь на нее — за то, что она вынуждает меня это делать.

Рейвэн встает на ноги.

— Ты все еще не понимаешь, да, Лина? — говорит она, — Это не игра. Это здесь не кончается, Лина, и, когда мы пойдем на юг, — тоже, и вообще никогда. То, что произошло в хоумстиде… — Она умолкает на секунду и трясет головой, — У нас нет дома. И не будет, пока все не изменится. За нами всегда будут охотиться. Наши хоумстиды будут бомбить и сжигать. Границы городов будут расширяться, и уже не останется никакой Дикой местности, некому будет бороться и не за что. Ты это понимаешь?

Я молчу. Тепло поднимается от шеи к затылку, у меня начинают путаться мысли.

— Я не всегда буду рядом, чтобы помочь тебе, — говорит Рейвэн и опускается на землю на одно колено.

На этот раз она раздвигает пальцами мех на заячьей шее — так, что становится видна розовая кожа и пульсирующая артерия.

— Вот, — говорит она. — Сделай это.

Меня, как молния, поражает мысль: этот заяц в руках Рейвэн совсем как мы. Он в ловушке, у него больше нет дома, он отчаянно борется за жизнь, за кусочек свободного пространства. У меня вдруг темнеет в глазах от злости на Рейвэн. Я ненавижу Рейвэн за ее нравоучения, за ее упрямство, за то, что она думает, что человеку можно помочь, если загнать его в тупик и бить до тех пор, пока он не начнет бить в ответ.

— Я не думаю, что это игра, — говорю я, но не могу скрыть злость.

— Что?

— Ты думаешь, что одна все понимаешь? — Я сжимаю кулаки, в одном — нож, — Думаешь, ты одна знаешь, что такое потеря или гнев? Думаешь, ты одна знаешь, что такое бежать?

Я вспоминаю Алекса и за это тоже ненавижу Рейвэн, ненавижу за то, что она напомнила мне о прошлом. Горе и злость нарастают во мне, как огромная черная волна.

— Я не думаю, что одна знаю, что это такое, — говорит Рейвэн. — Каждый из нас что-то потерял. Это закон, согласна? Даже в Зомбиленде. Возможно, они потеряли больше, чем мы.

Рейвэн поднимает на меня глаза, а я почему-то никак не могу унять дрожь.

— И сейчас ты можешь усвоить еще один урок, — тихо, но настойчиво продолжает Рейвэн, — Если хочешь что-то получить, сделать своим, ты всегда забираешь это у кого-то еще. И это тоже закон. Кто-то должен умереть, чтобы другие остались жить.

Я перестаю дышать. В этот момент земля перестает вращаться, все замирает, остаются только глаза Рейвэн.

— Ведь тебе известно об этом, так, Лина?

Она ни разу не повысила голос, но я физически чувствую каждое ее слово. У меня стучит в голове, дикая боль разрывает грудь.

«Не говори этого, не говори, не говори» — это все, что я могу думать.

Я падаю в черные туннели ее глаз, назад в тот ужасный рассвет на границе, когда солнечный свет медленно просачивался в бухту из-за горизонта.

— Разве ты в одиночку пыталась перейти границу? До нас доходили слухи. С тобой был кто-то…

А потом Рейвэн — как будто только сейчас вспомнила, хотя теперь я понимаю, что она знала, знала всегда, — спрашивает:

— Его, кажется, звали Алекс?

Меня накрывает волна ненависти. Даже не успев осознать, что происходит, я отрываюсь от земли и лечу на Рейвэн. У меня в руке нож, я собираюсь перерезать ей горло, вспороть живот и оставить здесь, чтобы ее разорвали на куски дикие звери.

В ту секунду, когда я приземляюсь на Рейвэн, она бьет меня кулаком под ребра и одновременно хватает левой рукой за правое запястье. Она сильно тянет мою руку вниз, прямо к шее зайца, как раз в то место, где артерия. Я вскрикиваю, у меня в руке нож, а Рейвэн крепко сжимает мой кулак, чтобы я не смогла его выбросить. Заяц дергается один раз под моей рукой и замирает. На секунду мне кажется, что я чувствую кончиками пальцев удары его сердца. Я чувствую его тепло. Из-под острия ножа начинает сочиться кровь.

Рейвэн так близко, что я чувствую запах у нее изо рта и запах пота от ее одежды. Я пытаюсь вырваться, но она не ослабляет хватку.

— Не злись на меня, — говорит Рейвэн. — Мы делаем это вместе.

И, сделав ударение на последнем слове, она опускает мою руку с ножом еще ниже. Лезвие входит в горло зайца еще на полдюйма, вокруг него пузырится кровь.

— Пошла ты…

И я вдруг начинаю плакать. Я плачу впервые с тех пор, как оказалась в Дикой местности, впервые после смерти Алекса. Мне нечем: дышать, я с трудом выдавливаю из себя эти два слова. Гнев постепенно сходит на нет, остается только безумная жалость к этому глупому, бессловесному, доверчивому зверьку, который бежал слишком быстро и не смотрел куда и который даже после того, как его лапа угодила в капкан, верил, что сможет убежать. Глупый, глупый, глупый.

— Мне жаль, Лина. Но это — жизнь.

И ей действительно жаль. Взгляд Рейвэн смягчился, теперь я вижу, как она устала. Годами за один день на свободе она вынуждена убивать, резать, душить живые существа.