Памир без легенд (рассказы и повести)

И дальше в своих "Очерках Шугнана" он рассказывает о ханах и о вторгшихся сюда из-за рубежа войсках, что они "руководились лишь желанием добыть по возможности больше, хотя бы при этом выжимались последние соки из порабощенного и угнетенного народа...", "будучи деспотическим повелителем и владетелем земли и народа, хан благодаря миниатюрности своих владений становился непосредственным доходчиком с народного труда и оставлял народу лишь столько, сколько необходимо для того, чтобы не умереть с голоду..." И однако: "...как ни тяжела была жизнь таджиков Шугнана при ханах, как ни велики и обременительны были платимые ими подати..."--свидетельствует далее Серебренников о том, что при появлении захватчиков участь таджиков Шугнана еще более ухудшилась: "Если собственные правители и теснили народ в материальном отношении, то они не помыкали ими, не считали их еретиками... тогда как сунниты (пришельцы.--П.Л.),не уменьшив, а даже увеличив налоги, вдобавок еще третировали шиитов-таджиков, которые, по их понятиям, едва ли не хуже собаки..."

С помощью шугнанцев, которые отнеслись к русским, как к своим освободителям от ига захватчиков, крепость Рошт-Кала была взята. Через год по Пянджу была установлена граница России с сопредельным государством, рассекшая Бадахшан пополам. На Шах-Дару, и правый берег Пянджа, как и на весь Памир, через двадцать два года принесла свободу и национальное самоопределение советская власть. По ту сторону Пянджа все осталось как было прежде: местные ханы, бесправие, порабощение, нищета.

...А тропа по Шах-Даре была действительно трудной. Пишущий о ней офицер, участник похода отряда Скерского, предлагает представить себе--я цитирую в точности--"узкое ущелье с несущейся по нему горной рекой, берегами которой служат отвесные каменные громады. Кипящие воды реки с шумом ударяются. о мрачный гранит, разбиваются в мелкие брызги и, пенясь, со стоном отскакивают назад и снова с той же силой стремятся вперед, сворачивая на пути своем огромные камни. Вот по одному из таких берегов тянется как бы высеченная рукой человека узкая, еле проходимая тропа, сплошь заваленная осколками камней, сорвавшихся с окружающих высот. Тропа эта то спускается к самой реке, то вдруг круто поднимается вверх и совершенно пропадает". И дальше, с наставительным замечанием по поводу "борьбы человека с природой", пишет офицер о балконах, настроенных "вот в таких-то местах", о том, что, взломав часть скалы, к ней прикладывают деревянные балки из местного малорослого тальника, кладут хворост, снова наваливают балки и все это засыпают землей. В некоторых местах встречались карнизы, устроенные самой природой.

"Саженей на пятнадцать над рекой выдвинулся пласт и висит над пропастью, служа продолжением пробитой тропы; по такому куску гранита, как по балкону, проходят лошади и люди. Ни перил, ни даже возвышения нет по краю его, голый камень, и только... В одном месте балкон, когда по нему проходила лошадь, навьюченная патронными ящиками, со страшным треском подломился, и несчастное животное, увлекая при падении свой тяжелый вьюк, разбиваясь о камни, упало в реку. Мелькнули раза два голова и ноги его над поверхностью пенящейся реки, и все скрылось в ее быстрых, холодных волнах..."

Но у нас нет патронных ящиков, у нас есть Егор Петрович, который и не в таких местах сумеет провести лошадь. Мы привыкли к таким переходам, мы знаем места потруднее. Мы приближаемся к Вяз-Даре и проходим ее. Все мы здоровы и веселы. Мы смеемся, увидев первый в наших памирских странствиях лес и кучи изломанных деревьев на берегу реки, за шатким мостом у кишлака Трай. Еще раз пересекая плодородные сады кишлака Медынвед, мы ежимся от холодного, хорошего ветра и подъезжаем к последнему кишлаку в нашем подъеме по Шах-Даре -- к яркой луговине Барвоза. Высота его--2980 метров по анероиду Хабакова. Здесь на лугу группа женщин и отара овец. Увидев нас, женщины бросаются, врассыпную, но останавливаются, когда Зикрак окликает их. К Зикраку подбегают два мальчика, и, нагнувшись с седла, он целует их, совсем как это в обычае у русских: "мои племянники"..

Мы переехали вброд рукав Шах-Дары и развьючились на опушке рощи, у запруженного ручья. Сухие ветви, костер, баран, зарезанный нам на плов, молоко, разговоры с любопытствующими жителями Барвоза о носильщиках, ибо завтра мы двинемся в сторону, в такие горы, по которым вряд ли пройдут наши лошади. Приходит тот охотник, который вызвался быть нашим проводником к ляджуару. Зовут его Карашир, что значит "Черное молоко", в зубах его черная трубка из афганского нефрита, с надписью арабскими буквами:

"Такой-то продал трубку такому-то". Вечером -- холод, ветер и дождь, у нас давно уже нет палатки, мы ложимся рядком под деревьями, накрывшись одним брезентом. Дождь стучит по брезенту; очень холодно, мерзнем, но спим.

9