Ошеломленный, Терин потянулся к блюду. Это был какой-то фрукт. На вкус он напоминал спелую терпкую ягоду, хотя мякоть больше напоминала манго. Следующим было что-то вроде сахарных нитей – сладкое и сливочное на вкус, с легким оттенком ванили. Банан был более узнаваем, но на вкус напоминал лайм. Единственное мясное блюдо состояло из плотной, похожей на лобстера плоти, покрытой пикантным коричневым грибным соусом. Он чуть было не спросил ее, что это было последнее, но передумал. Еда была восхитительна, ему нужен был белок, и, если бы происхождение пищи могло вызвать брезгливость, он бы сделал только хуже самому себе[66].
Он потянулся к кубку и обнаружил, что в нем тоже был фруктовый сок, напоминавший по вкусу кокосовую воду.
Тонкий лаваш, используемый в качестве приборов, отсутствовал, были лишь ложка да тонкая, изящная вилка – четырехзубая и весьма запоминающаяся. Учитывая все это, можно было бы решить, что они в Кирписе, но еда…
– Это Манол?
– Да.
Терин глубоко вздохнул и сосредоточился на еде. Манол. Сердце и дом народа ванэ, неприветливого к чужакам. Особенно неприветливого к куурцам. Терин бы не удивился, узнав, что нарушение границ карается смертной казнью.
Закончив, мужчина отодвинул поднос, удивляясь, насколько лучше себя чувствует.
– Итак, теперь я поел. Можем ли мы вернуться к вопросу, почему ты помогаешь мне, а не занимаешься всем тем, чем ты должна заниматься по праву? Честно говоря, я удивлен, что до сих пор жив.
Это снова рассмешило ее. Мия наклонилась и поцеловала его в нос.
– Идиот. Ты действительно не догадываешься?
В комнате стало нечем дышать. Горло Терина сжалось; он поднял колено, пытаясь скрыть, что это простое прикосновение заставило его напрячься, как подростка.
– Нет. Нет! Я и раньше ошибался в догадках…
________________
–
–
–
–
–
–
________________
На лице Мии проскользнула вспышка боли.
– Ты не ошибся, – сказала она, – но обладать моим сердцем – не то же самое, что держать в плену мою душу. Как я могла сказать тебе «да», если никогда не могла сказать «нет»?
Терин уставился на нее, забыв, как дышать. Она ведь не имела в виду…
Проклиная себя, он закрыл глаза, вновь и вновь называя себя полным дураком. Никогда в мире, думал он, не существовало большего идиота, чем он[68].
Терин поднес руку к лицу Мии и заправил за ухо прядь выбившихся волос. Он не мог ничего сказать, слова застревали в горле. Он онемел от жгучего раскаяния, от воспоминаний о том, как он раз за разом предлагал освободить Мию, всегда получал отказ[69] и постепенно перестал спрашивать.
Он перестал предлагать, потому что боялся, что она в конце концов согласится.
– Прости, – прошептал он. – Прости меня за все, через что я заставил тебя пройти.
Его извинения застали ее врасплох. Из ее горла вырвался звериный всхлип, а на глазах выступили слезы.
Затем ее губы столь яростно прижались к его губам, словно он был противоядием от всех ее ядов. Она упала в его объятия, и ему больше не нужно было ни о чем догадываться. Он обнял ее, прерывая поцелуй лишь для того, чтобы схватить ртом воздух, а затем скользнул вниз по ее щеке, к ее шее. Она была всем, что он жаждал, зная, что это желание недостижимо. Это все напоминало какой-то сон. Невозможный. Потрясающий.
– Нет, – прошептал он, убирая руки с ее тела.
– Что? – Мия вздрогнула, словно пробуждаясь ото сна, и потрясенно уставилась на него. – Нет?
– Скажи мне, что хочешь этого, – попросил он. – Я не хочу никаких догадок. Никаких предположений. Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я занялся с тобой любовью.
Мия выдохнула с явным облегчением.