Память девушки

О последних двух неделях в лагере воспоминаний совсем мало. Возможно, моя мечта была такой твердокаменной и однобокой, что для реальности места в памяти не оставалось. Однажды в свой выходной она сидит на утесе, а внизу перед ней – озеро в окружении красных скал. Это заполненный водой старый карьер в лесу недалеко от С. Она ехала на попутке, потом долго шла по каменистой тропе от шоссе, пока не наткнулась на эту впадину, напоминающую каньон. Приехали несколько подростков, бросили велосипеды и теперь резвятся в воде. Должно быть, они поздоровались с ней, а она не ответила, потому что они крикнули: «Раз лицом ты не ахти, научись себя вести». Это задевает ее больше, чем насмешки лагерной компании.

Она всё больше и больше ест, втайне злоупотребляя едой безо всякой меры, и удовольствие, которое она от этого получает, становится для нее жизненной необходимостью: она даже тайком таскает прямо из салатницы ломтики помидоров, предназначенные для детей в лазарете. Вся свобода, о которой она мечтала в Ивто, теперь воплощается в походах в кондитерскую за пирожными мокко и кофейными эклерами.

Прошли лето, осень и зима с тех пор, как я заменила собой девушку, которая была мной на тротуаре перед вокзалом города С., в департаменте Орн. Всё это время я была заперта в пространстве лагеря, запрещая себе выходить за временные рамки лета 58-го, будь то вперед или назад, заставляя себя пребывать там постоянно, погрузившись в момент, без будущего. В результате дело шло очень медленно, шесть недель лагеря растянулись почти на сорок: если точнее, 273 дня я изучала их самым тщательным образом, пытаясь через письмо дать им настоящую жизнь. Чтобы за те пару часов, что уйдут на чтение сотни страниц, можно было сполна прочувствовать необъятность одного лета юности.

У меня часто возникает мысль, что, дописав эту книгу, я могу умереть. Я не знаю, что это – страх перед публикацией или чувство выполненного долга. Но тем, кто пишет и не думает, что, кончив книгу, может умереть, я не завидую.

Прежде чем покинуть С., остановлюсь на последнем образе: дети уже уехали в автобусах на вокзал, на стены замка резко навалилась тишина первого дня, а она отправилась в центр города, чтобы в последний раз всё оглядеть. Она стоит одна у бывшей прачечной, ее взгляд прикован к длинному фасаду санатория, освещенному пятичасовым вечерним солнцем, по ту сторону реки. Она смотрит на место, где – она в этом уверена – провела самое счастливое время в жизни. Где познала праздник, свободу, мужское тело. Ей хотелось бы здесь остаться. Но все остальные уже разъехались или уезжают теперь, торопясь домой. (Возможно, я была единственной, кто мечтал, чтобы эта жизнь продолжалась вечно.) Не уверена, что надежда найти в Руане Г. могла заполнить в тот миг эту бездну: как она будет жить без них, ее товарищей по лету, целый год?

Но я знаю: эта девушка, которая, заливаясь слезами, поглощает пирожное с кремом на берегу реки Орн, гордится тем, что она пережила, и все унижения и оскорбления кажутся ей ничтожными. Она гордится опытом, гордится новым знанием и пока не может оценить и даже представить, как оно повлияет на нее в последующие месяцы. Чем станет то, что мы обретаем, не предсказать.

Она не нашла себе подобных: она сама уже не та, что прежде.

На этот раз – 28 апреля 2015 года – я окончательно покидаю лагерь. Пока я не вернулась туда через писательство и не провела там несколько месяцев, я оттуда не уезжала. Не вставала с кровати, где лежу голая, дрожащая, а рот грубо заткнут членом мужчины, к которому со следующего дня я начну испытывать безумную любовь. В 2001-м я даже написала: «Между комнатой в С. и комнатой подпольной акушерки на улице Кардине – неразрывная преемственность. Я перехожу из одной в другую, а всё, что между, исчезает»[32].

Кажется, я освободила девушку из 58-го, разрушила заклятие, больше пятидесяти лет державшее ее в плену в этом величественном старом здании на берегу реки Орн, где толпы детей распевали: «Мы – дети лета».

Теперь я могу сказать: она – это я, а я – это она.

Но закончить на этом нельзя. Нельзя, пока я не дойду до определенной точки в прошлом, которая сейчас – будущее моего рассказа. Пока не пройду через те два года, что были после лагеря. Сейчас, когда я сижу перед листом бумаги, эти два года для меня не прошлое, а – глубинно, если не буквально, – будущее.

Черно-белая фотография 5х6 с неровными краями. На ней, справа налево, мы видим стоящую вдоль стенки из вертикальных досок кровать с металлическими бортиками, а вплотную к ней – прямоугольный деревянный столик с ящиком. Слева от столика – закрытая дверь со стеклом в верхней части, через которое комнату видно из коридора.