Памфлеты, фельетоны, рассказы

Шагая, я вспоминал поговорку, что одна ласточка весны не делает. Судьба моего собеседника не могла дать мне полного представления о проблемах переселенцев в Израиле. Некоторые из приезжих нашли работу по специальности. Однако и судьба Леви не исключение. Западная пресса пишет, что ежегодно в Израиль прибывает около 40 000 иммигрантов. Но одновременно идет и обратный процесс. С 1948 года страну покинуло свыше 300 000 человек.

Когда-то и они казались себе искателями счастья, летящими на звуки «гуслей Сиона». Но поняли: можно сменить гражданство, имя. Нельзя менять родину.

4. Лимузин марки «Верблюд»

Ветер или чья-то опытная рука забросили в окно моего гостиничного номера в Иерихоне листовку. Текст гласил:

«Мировая история не знает случая, когда бы для жителей оккупированной страны — как прежних, так и новых — были созданы столь блестящие условия, какими располагает население земель, воссоединенных с Израилем в ходе шестидневной войны 1967 г.»

Сказано броско, но мысль для меня не нова. Нечто подобное я уже занес в свой блокнот со слов нашего местного гида, в прошлом лютеранского священника, обращенного в иудаизм.

— Бедуины, оставшиеся в Израиле, не прогадали — достаток, наконец, пришел в их дом, — просвещал он нас. — У каждой семьи своя машина, современное жилье, стада овец. Спросите у арабов с оккупированных земель: хотят ли они воссоединиться с Иорданией? В ответ вы услышите «нет». Эти люди предпочитают жить не в лагерях для беженцев, а в свободном Израиле…

Все это было чрезвычайно увлекательно для меня именно потому, что прямо противоречило моим прежним представлениям. До сих пор, основываясь на кое-какой статистике и фактах из газет, я полагал, что, если ты не еврей, то в Израиле тебя ждет участь человека без прав. У арабов же, помнилось мне, положение самое тяжелое. Израильские власти относят их к особой касте, которая стоит ниже гоев, то есть неевреев. Годовой заработок арабского рабочего составляет лишь три четверти заработка еврея. Араб отстранен от воинской службы, если же его заподозрят в оппозиции к правительству, итог один: тюрьма, пепелище там, где был его дом. Хранения огнестрельного оружия достаточно, чтобы араба арестовали как сообщника партизан. В стране действует 159 законов и декретов антиарабского толка.

А, быть может, и не 159? Я всегда гордился, что наделен от рождения склонностью к скептицизму. Листовка, пламенные речи гида порождали сомнения. Но израильская действительность здесь, под рукой. Ее можно пощупать, попробовать на зуб, рассмотреть с пристрастием. Итак, в путь!

После недолгих поисков мне удалось встретить молодого араба, который знал английский и согласился быть моим спутником. До «шестидневной войны» неподалеку от Иерихона размещались лагеря палестинских беженцев, насчитывавшие несколько тысяч человек. Почему бы не отправиться туда, предложил юноша. Но оказалось, что в октябре 1972 года интервью у обитателей лагеря взять невозможно — в лачугах гулял ветер. Лагерь беженцев опустел в июне 1967 года. Куда же девались палестинцы?

— Бежали в Иорданию, — пояснил мой новый гид. — Осталось лишь несколько стариков да больных. Сейчас сюда стараются заполучить новых переселенцев…

Неудача не обескураживает истинного исследователя. Мне не терпелось познакомиться теперь с жизнью бедуинов. Любопытно было бы взглянуть на их личные автомашины, которым так завидовал лютеранский поп-расстрига. Поколесив по знойной пустыне, разлинованной следами танковых гусениц, мы набрели, наконец, на этакую берлогу, сооруженную из старых ящиков, кусков жести и верблюжьих шкур. Рядом стояли еще два таких же шалаша, а невдалеке на открытом месте верблюды жевали сухие колючки. Жизнь поводила меня по трущобам, я видел лачуги бедных и отверженных, но такого человеческого жилья, пожалуй, не встречал никогда.

Бедуины отнеслись к нам холодно. Не ответили на мое приветствие, не хотели сперва вступать в разговор. Один из них подозрительно спросил:

— Ты не из этих… не из наблюдателей ООН?

— Нет, я журналист. Прибыл из северной страны, хотел бы для начала познакомиться с марками ваших автомашин.

Моему спутнику пришлось нелегко, пока он растолковывал вопрос хозяину лачуги. Наконец, тот захохотал и показал на лежавшего рядом верблюда.

— Вот она, наша любимая автомобильная марка. Других марок не знаю.

С разрешения бедуина я заглянул внутрь шалаша. Подумалось трафаретной фразой: «убого, но чисто». У стены лежали сложенные друг на друга матрацы, их к ночи расстилали на полу. Этим и ограничивались все удобства жилища. Хозяин хотел было вскипятить чай, но я вежливо отклонил гостеприимное предложение и попросил рассказать о жизни племени.