Паладин

— Мир, изменения, отъезды… — Аль-Адиль пожал плечами. — О, прекрасная Джоанна, да будет тебе известно, что в Коране есть много глав, призывающих смотреть на мир и размышлять о нем, поскольку все вокруг создано всемилостивейшим Аллахом. Но вот сегодня я не желаю думать ни о чем подобном. Я хочу думать только о тебе, смотреть только на тебя. Ибо сегодня мой мир — ты…

При последних словах аль-Адиль приблизился и опустился на софу подле нее. Поймав одну из спирально завитых прядей, он вдохнул ее аромат.

Джоанна, вопреки своему решению быть покладистой, невольно напряглась и слегка отодвинулась. Аль-Адиль сейчас так ласков, а ведь некогда готов был приказать резать непокорную англичанку, чтобы остановить крестоносцев. Однако сейчас нельзя об этом думать! От ее поведения многое зависит.

— Будьте терпеливы, Малик. За столько времени я впервые получила вести извне, а вы хотите, чтобы я думала только о вас… о нас.

Аль-Адиль был наблюдателен и сразу же почувствовал перемену в ней. А также понял, что она не будет долго сопротивляться. Это ее «о нас»… Похоже, ей было о чем поразмыслить за время, проведенное в Монреале, и, будучи неглупой, она многое стала понимать.

Аль-Адиль неспешно протянул Джоанне одну из трубок, отходящих от кальяна подобно артериям от сердца.

— Попробуй этого зелья, о моя благословенная газель. Эти ароматы развеют твою грусть. Наслаждайся нынешним мигом и нашей встречей. Разве ты совсем не рада мне? А я вот, признаюсь, часто думал о тебе, тосковал. Мне хотелось защитить и развеселить тебя, подарить радость…

«И для этого ты забрал моего ребенка!» — У Джоанны невольно сжались кулачки. Но она подчинилась его просьбе. В горле ее защекотало, но во рту ощущался приятный вкус, и она медленно выдохнула.

— Ваш Фазиль и ранее давал мне пробовать ароматы кальяна…

— Не мой Фазиль, а твой, Джоанна. Ибо и этот евнух, и все, что находится в этом замке, однажды может стать твоим. Ты ведь хочешь стать госпожой Монреаля, не так ли? Госпожой замка былых правителей Иерусалимского королевства.

Джоанна, слегка улыбнувшись, вновь затянулась из кальяна. Ее грудь поднялась, она сделала глубокий вздох. Жидкость в стеклянном сосуде забурлила, будто кипящая вода. Голова слегка закружилась, а тело стало казаться легким, как перо птицы. Джоанна почти с удовольствием ощущала, как ее охватывает приятное тепло.

— Что это? — спросила она, указывая на тлеющий в чашечке кальяна уголек.

— Ветер забвения, — негромко ответил аль-Адиль. — Но тебе нечего опасаться, услада моего сердца. Едкий дым проходит через воду и очищается. Будут только ароматы и грезы. Я специально привез тебе это средство из Багдада.

«Он хочет одурманить меня», — подумала Джоанна. Она знала о восточных снадобьях, воспламеняющих чувственные желания. Ну и пусть. Разве она уже не смирилась? Другое дело, что она еще не выполнила того, ради чего приняла условия эмира, — не спросила о своей дочери.

Полуприкрыв веки, сквозь бахрому длинных ресниц Джоанна наблюдала, как напряженно смотрит на нее аль-Адиль, слышала его учащенное дыхание. Он был так близко, что ей захотелось его коснуться, погладить по смуглой щеке, притронуться к сильной выпуклой груди, видимой в вырезе распахнутого халата. Но она сдержалась.

— Вы были в Багдаде, Малик?

— Ты так решила, потому что я сказал, что зелье из Багдада?

— Нет, я видела, с какой стороны вы приехали в Монреаль. Это отнюдь не та дорога, какая ведет от Иерусалима.

Аль-Адиль удивился: она не просто тосковала и вынашивала дитя в Монреале, она присматривалась, даже определяла направление. Кто знает, что таится в красивой головке этой выглядевшей такой покладистой пленницы. О, она способна на изощренное коварство! Ему всегда надо помнить об этом.

Эмир откинулся на софу, заложив руки за голову, и стал рассказывать о сказочном Багдаде, в котором и впрямь побывал. Этот город стоит того, чтобы на него посмотреть. Белые дворцы и пышные кроны пальм, изгиб реки Тигр, ароматы роз и специй…

— Когда-нибудь я отвезу туда тебя, моя дивная пери, — говорил он, прикрыв глаза. — Ты увидишь дворец халифа, стены которого украшены серебряной и золотой плиткой. Среди розовых колонн внутреннего двора есть изысканная мраморная чаша, наполненная ртутью, и отражающийся в ней солнечный свет просто ослепляет, разбрасывая вокруг яркое сияние. Во дворце слышится шум фонтанов и искусственных ручьев, текущих из зала в зал. Именно там, среди роскоши и блеска, восседает на троне великий повелитель мусульманского мира — халиф Ахмад ан-Насир Лидиниллах, к которому я ездил за благословением.

— Разве вам, брату великого султана Салах ад-Дина, так необходимо благоволение багдадского халифа? — спросила Джоанна. — Хотя, припоминаю, он не всегда поддерживал его. Но так ли это важно для султана?

Аль-Адиль медленно повернулся на бок, подпер голову рукой. Ох уж эта англичанка! Ее не прельстишь описанием дивных красот, она хочет понимать. Но почему бы ему и не объяснить ей? Эмиру всегда нравились неглупые женщины, а эта, бесспорно, разумна и любознательна. Ему доставляло удовольствие беседовать с ней.