Пакт

Перед расстрелом многие приговоренные кричали: «Да здравствует Сталин! Слава великому Сталину!». Опытные сотрудники привыкли, не обращали внимания на выкрики. А у новичков падал моральный дух. Василий Михайлович доложил руководству. Ответом стала директива по всем тюрьмам СССР проводить воспитательную работу среди приговоренных к расстрелу, чтобы в столь неподходящий момент не марали имя вождя.

Воспитательную работу проводили, но результатов она не давала. Приговоренные кричали, дух новичков падал.

Майрановскому пришла оригинальная идея: приговоренных загонять в спецтранспорт якобы для перевозки в другую тюрьму. Грузовик с виду обычный, но выхлопная труба выведена внутрь кузова. Все щели законопачены, дверцы запираются герметично. Загоняют живых, привозят готовеньких, прямо к местам захоронения.

Все это Карл Рихардович узнал неделю назад от Ивана Щеголева. Старший, Василий, молчал или матерился, а младшему, Ивану, спиртное развязывало язык лучше всякой «таблетки правды». Из обитателей пряничного домика доктор Штерн был самым удобным собеседником. Он не донимал советами, как Майрановский, не осуждал за пьянство при исполнении, как Филимонов, не обливал презрением за «бабий треп», как Кузьма. Он просто слушал, иногда кивал, говорил: да-да, понимаю.

Иван рассказывал, что в подсобке для спецгруппы всегда стоит ведро водки. Они зачерпывают ковшиком и пьют. Работа нервная. Еще им выдают одеколон, для гигиены. Исполнители работают в перчатках и фартуках, больших, прорезиненных, как у мясников. Люди перед расстрелом могут обмочиться, в штаны наложить, у некоторых бывает рвота. И кровь, очень много крови. Утром в расстрельном помещении уборщицы поливают бетонный пол из шлангов. Ночью опять все сначала.

Грузовик-душегубка стоял под навесом. Доктор хотел пройти сразу в дом, но его заметили.

– О! Каридыч вернулся! – Кузьма шутливо козырнул.

– Добрый вечер, Карл Рихардович, – вежливо поздоровался Блохин. – Как там дела у подследственного?

– Пока спит.

Кричать было неловко, пришлось подойти к ним ближе. Луч прожектора освещал кузов и все, что внутри. Из открытых дверей пахло сероводородом и хлором. Изобретательный Майрановский усовершенствовал состав выхлопных газов.

– Спит – это хорошо, авось проспится, заговорит, – сказал Блохин.

– А чё смурной такой, Каридыч? – Кузьма подозрительно прищурился.

Доктор понял, что при ярком свете прожектора на лице его стало заметно выражение ужаса и тоски. Это было грубым нарушением профессиональной этики. Как говорил Кузьма, «западло рожу-то кривить». Карл Рихардович давно научился прятать эмоции, но вид грузовика и этот запах…

– Да вот, съездил на Зубовский, там хороший магазин ювелирный, хотел купить подарок, дочка соседей замуж выходит. Только зря мотался, магазин закрыт, – доктор зевнул и досадливо махнул рукой.

– Чего ж так поздно по магазинам? Десять вечера, все уж давно закрыто, – заметил Майрановский.

– Заработался, о времени забыл. Сейчас темнеет поздно, весна. Ладно, пойду, проведаю подследственного.

Доктор быстро направился к дому. Услышал, как захлопнулись дверцы кузова и Блохин приказал шоферу:

– Все, поехал.

В лазарете было темно. Он не стал зажигать верхний свет, включил настольную лампу. Через открытую форточку донесся рев мотора и голоса были слышны отчетливо. Кузьма уговаривал отпраздновать рацпредложение Григорь Мосеича.

«Рационализатор Майрановский и передовик Блохин. Вот кто действительно незаменим, – подумал доктор. – Вот без кого встанет самое главное государственное производство»[15].

Доктор прикрыл форточку, сел на табуретку у койки. Дмитрий шевельнулся, покалеченными пальцами тронул его руку.

Карл Рихардович шепотом во всех подробностях пересказал телефонный разговор с итальянцем и без запинки назвал код.

– Двадцать седьмое число… с половины девятого до десяти вечера, – пробормотал Дмитрий. – Слишком долго ждать. Вы, конечно, не решитесь и ждать нечего.

– Послушайте, мне надоели ваши загадки, – нахмурился доктор. – Итальянец назначил встречу, чтобы сообщить о результате?

– Да, в том случае, если меня к этому времени еще не возьмут. Я ведь думал, сначала уволят из органов, исключат из партии, успею не только позвонить, но и встретиться.

– Почему нельзя опять позвонить?

– Второй раз по тому же номеру слишком рискованно.

– А место встречи есть в коде?

– Место оговорили заранее. Никитский бульвар, одна из первых скамеек со стороны Арбата. Это недалеко от итальянского посольства, священник часто гуляет по бульвару перед сном.

– Он будет одет как священник?

– Нет. Черный плащ, черная шляпа, в руках зонт, тоже черный, на шее белый шарф, на носу круглые очки в тонкой серебряной оправе.

– Вы никогда прежде не встречались?

– Никогда. Если бы он знал меня в лицо, ваше с ним свидание не могло бы состояться, ведь он ждал бы именно меня и ни с кем другим не вступил бы в контакт. Я должен быть в коричневом шерстяном пальто, темно-зеленой шляпе, кашне в коричнево-зеленую клетку.

– Вы щеголь, – тихо заметил доктор.