Пакт

Габи села на скамейку у фонтана. «Шляпа» остановился в нескольких метрах от нее, огляделся, достал из кармана пачку папирос. Вероятно, пачка оказалась пустой, потому что он смял ее и бросил на идеально чистый тротуар себе под ноги, не утруждаясь поиском урны.

«Немец никогда бы так не поступил», – заметила про себя Габи, встала, быстро, не оглядываясь, пошла к ратуше, почти побежала, через несколько минут нырнула в маленький, очень дорогой французский магазин женской одежды.

«Шляпа» войти следом не решился, топтался у витрины.

Перемерив дюжину платьев, Габи выбрала шелковое, цвета лаванды, с помощью продавщицы подобрала к нему пояс, туфли, сумочку. Расплачиваясь, оглянулась и увидела сквозь стекло «Шляпу». Он стоял и наблюдал зе ней.

– Простите, могу я воспользоваться запасным выходом? – спросила она продавщицу. – Три часа гуляю по городу, и все время вон тот господин меня преследует.

– Да, фрейлейн, я обратила внимание, он слишком долго топчется у витрины.

Мальчик-рассыльный вывел Габи во двор через черный ход и проводил до угла Банхофштрассе, где ждал ее в машине шофер Софи-Луизы. Габи дала мальчику крону и сказала:

– Если тот господин в серой шляпе все еще топчется возле магазина, пожалуйста, скажите ему, что он ждет напрасно.

В машине она удобно устроилась на заднем сиденье, скинула туфли, поджала ноги, накрылась пледом. По радио передавали блюзовые композиции Луи Армстронга. Габи слушала с удовольствием. В Германии негритянский джаз был запрещен как «дегенеративная обезьянья какофония».

Габи тихо подпевала Армстронгу и думала:

«Куда же все-таки делся Бруно? Кто и зачем следил за мной? Нет, это точно не гестапо. В Швейцарии полно шпионов. Берн, Лозанна, Цюрих – транзитные пункты международного шпионажа. Какая из европейских разведок может работать так грубо и непрофессионально?»

Кроме Оси, поговорить об этом было не с кем. Но неизвестно, когда они теперь увидятся. Опять вспомнилась его фраза: «Ты взрослая девочка, ты должна отдавать себе отчет, с кем имеешь дело».

Она давно уже догадывалась, что он работает на английскую разведку. Он не говорил прямо, но несколько раз намекал. На кого работает она, он никогда не спрашивал, и это было нормально. Они старались не задавать друг другу вопросов, в ответ на которые пришлось бы врать.

«Конечно, он знает, – думала Габи. – Почему же меня так задела простая фраза? Ты взрослая девочка… Нет, меня задело, когда он сказал про гусеницу, которая никогда не станет бабочкой. А ведь он бывал в Советском Союзе, видел все своими глазами. Идея почитать советские газеты мне часто приходила в голову, но я нарочно не делала этого, боялась расстаться с последними иллюзиями».

Когда выехали из города, Габриэль приоткрыла окно, закурила.

«Интересно, станет кто-нибудь искать Жозефину Гензи?» – подала голос маленькая Габи.

«Пусть попробуют!» – усмехнулась взрослая Габриэль.

Глава двадцатая

В пряничном домике наступило затишье. У Майрановского после выволочки, которую устроил ему Блохин, случилось желудочное расстройство, он отлеживался дома. Приговоренных не привозили. Карл Рихардович приходил каждый день, рано утром и до позднего вечера возился со своими подопечными. Их осталось всего двое. Кроме Володи Нестерова, в лазарете лежал умирающий диабетик, Ланг Борис Аронович, шестидесяти двух лет.

Экономист, большевик с дореволюционным стажем, герой гражданской войны, Ланг перед арестом занимал высокий пост в Наркомате тяжелой промышленности. Арестован был в декабре тридцать пятого по делу троцкистско-зиновьевского центра. В обвинительном заключении сообщалось, что Ланг Б.А. тесно сотрудничал с германской разведкой, по заданию Троцкого участвовал в подготовке теракта против товарища Кирова, также готовил теракты против товарищей Сталина, Кагановича, Ворошилова, Орджоникидзе. Активно занимался вредительством, организовал несколько диверсий на предприятиях тяжелой промышленности, состоя в комиссии по инспекции заводских столовых, сыпал в кастрюли с кашей для рабочих толченое стекло, подмешивал мелкие гвозди в сливочное масло.

Во всех своих злодеяниях Ланг признался, подписи под протоколами поставил. Его готовили к первому открытому процессу, он был подходящей кандидатурой, чтобы выступить перед всем миром, перед иностранной прессой, рассказать о своих чудовищных преступлениях. Он имел жену, двух детей, внука. Но за неделю до начала процесса Ланг отказался от подписанных признаний, заявил, что вынужден был оклеветать себя и своих товарищей под сильным давлением следствия. Его не спешили расстреливать, сначала держали в резерве для январского процесса, потом передали Майрановскому.