Пахатник и бархатник

– А то как же? Двух нанимаю… Кто ж бы землю-то стал пахать?.. У нас земли и лугов не то, что здесь… Ну, внизу батраки, вверху горница – мы с женою занимаем… Вот, братцы, коли кто из вас в Москву пойдет, заходите дорогой… Меня не будет – все единственно, к хозяйке моей зайдите; скажите: «Федот, мол, прислал»; сами посмотрите наше житье… Прошлого года дом мой под трактир нанимали, только не отдал; несходно… И хозяйка так говорит: «не отдавай, говорит, Федот Васильич; самим потом нанимать надо, одно на одно выйдет…» Заходите же, братцы; посмотрите на мое житье, сами скажете: из какого, мол, дьявола таскаться так-то Федоту по мельницам!

– То-то и я так думаю… – проговорил тоном недоверия и насмешки один из слушателей, – хошь бы теперича набиваешься ты к Аксену в работники… Из какой такой неволи?..

– Эх, братец ты мой! – произнес Федот с таким выражением, что можно было думать, он обращался к пустому и вздорному малому, который совался в разговор затем только, чтобы противоречить. – Говорю вам, братцы, пуще всего надо проволочить время. Пока Прокофий Андреич с братом не поделятся – все же одно, делать нечего, деньги свои понапрасну проживать, что ли?

– Денежки-то, стало, водятся?

– Да, – проговорил Федот с какою-то густотою в голосе, – после упокойного родителя тысчонки две, может, осталось… и, теперича есть…

– Врешь! – отозвались почти все в один голос.

– Приходите, покажу… И больше было, только дом дорого стал, на стройку много пошло…

– Где ж у тебя эти деньги? – спросил кто-то.

– Известно, в сундуке спрятаны; где ж им больше быть?..

– Уж подлинно: охота пуще неволи! – снова заметил собеседник, обращавшийся с недоверчивостью… – Будь у меня такие деньги, стал бы я, как же, по чужим людям шляться…

– Говоришь, так, братец ты мой, потому, – денег у тебя нет своих, – вот что! было бы, стал бы беречь их, все единственно… Коли сила есть в тебе, почему ж и не поработать? – рассудительно продолжал Федот, – бережешь пуще к старости, было бы тогда чем прожить, вот что! Хоронишь также деньги из осторожности; люди бы не зарились, взаймы не просили: покажи только; тот: «Федот Васильич, ссуди»; другой: «Федот Васильич, ссуди»… Дашь – поди ищи потом, не то и вовсе пропали… Уж ведь бывали статьи такие! У меня сродство большое… Есть богатые, есть и бедные… всякие есть!.. Вот бы хошь теперь в Антоновке, может знаете, старик живет, Карпом звать?.. сродни приводится… Также немало ему от меня денег-то перепало… почитай, я его и поправил… Теперь избу новую торгует… Покажи только деньги, вынь их, сейчас пристанет: «дай, да дай!..» Потому больше их и хоронишь!..

XV

Карп слушал-слушал и только качал головою, пожимал губами и время от времени ударял ладонями по коленям. При последних словах Федота он только плюнул.

– Ах ты, провал тебя возьми! собака ты этакая непутная!.. – проговорил он, выходя на дорогу и ускоряя шаг.

Перебирая все, что привелось теперь слышать, старик невольно забыл на минуту свое горе; ой начал даже усмехаться.

Действительно, было над чем потешиться. Во всем, что говорил Федот, не было правды на маковую росинку. Жил он в маленькой разоренной деревушке, где не было даже часовни; дом его состоял из полуобвалившейся дымной лачужки, имевшей вид заплаты даже в соседстве невзрачных избенок; не было у него ни сохи, ни лошади, ни коровы; землю свою отдавал он за девять рублей в год одному из соседей. Жена Федота доводилась, как известно, Карпу, племянницей; она была круглая сирота, и сам же Карп снарядил ей, по силе своей, кой-какое приданое. Она существовала тем, что ходила работать то к одной соседке, то к другой, и жила в страшной бедности. Федот не заглядывал домой по целым полугодам. К какому бы месту он ни прилаживался, ему нигде не уживалось; он сам отходил, или его рассчитывали.