Пай-девочка

— А ты что, волнуешься, что ли? — рассмеялась она. — Ах, ну да! Наша Настенька вечно нервничает. Она боится тараканов, темноты и незнакомых мужчин. Что уж там говорить о парашютных прыжках!

Ответом на эту милую шутку был многоголосый громкий смех. Это сидящие вокруг нас парашютисты с удовольствием оценили Юки но остроумие — все, кроме Генчика. Тот даже не улыбнулся.

— Лик, ну она же в первый раз прыгает! — серьезно объяснил он, а я почему-то покраснела. — И тебе тоже в первый раз было очень страшно, и мне, и всем остальным.

— Да я просто пошутила, — пожала плечами Юка и отвернулась.

— Не нервничай, — Генчик пожал мою похолодевшую ладонь, — все будет в порядке, гарантирую!.. Внимание, Настя, видишь, лампочки загорелись? Сейчас будут выбрасывать, не стой на проходе!

— Генчик… А может быть, не надо, — побелевшими от волнения губами прошептала я, — может быть, ещё не поздно отказаться?

— Перестань. Замолчи, Настюха, потом ещё благодарить меня будешь.

Первыми из самолета выходят опытные парашютисты.

Я видела, как Юка подошла к двери, быстрым машинальным движением проверила, плотно ли прилегают к лицу специальные массивные очки, потом обернулась, подняла большой палец вверх и шагнула вперед.

Я видела, как воздушный поток швыряет из стороны в сторону удаляющуюся фигурку в черном комбинезоне.

Девятибалльная волна удушающе колючего страха накрыла меня с головой, я теперь была не привычной застенчивой и милой Настей, а одушевленным воплощением самого испуга. Я понимала, что самым лучшим было сейчас твердо сказать: «Нет!» Не будет же Генчик насильно выталкивать меня из самолета!

Но в то же время мне было мучительно стыдно — перед храбро улетевшей вниз Юкой, перед синеглазым Генчиком, к которому я уже была намертво пристегнута огромными карабинами.

И я промолчала.

Я позволила ему подтащить меня к краю, я послушно поджала ноги и скрестила руки на груди.

Все произошло стремительно, словно в классическом голливудском боевике. Разумеется, я зажмурилась изо всех сил и поэтому не видела, как мы отделились от самолета.

А потом небо превратилось в бесконечную американскую горку. Кажется, Генчик говорил мне, что свободное падение продлится недолго, всего сорок-пятьдесят секунд. Он обманул. Там, на земле, сорок секунд считались ничтожно коротким временем. За сорок секунд не успеешь выкурить сигарету, завязать шнурок, подкрасить ресницы… Здесь те же самые секунды были длиннее и важнее самой жизни. Оказывается, за сорок секунд можно вспомнить о себе все — начиная с самого детства. За сорок секунд можно успеть помолиться или выкрикнуть в никуда все известные тебе бранные слова.

Я выбрала второе.

Я кричала, широко распахнув рот навстречу ледяному пространству, я визжала, верещала, вопила — и боялась приоткрыть глаза. Мне казалось, что я останусь здесь навсегда, что больше не будет земли, Юки, аэродромных посиделок вокруг оранжевого костра… Отныне моя судьба — вот этот бесконечный монотонный свист в ушах и агрессивный толкающийся воздух.

Я самозабвенно орала, пока не услышала рассудительный Генчиков голос:

— Настя, Настя! Ты меня слышишь? Хватит орать, я сейчас умру от твоего визга! — Он изо всех сил ударил меня по спине. Больно ударил, но я обрадовалась этой боли и доверчиво обернулась. Ах да, Генчик, мы по-прежнему висим в воздухе, над нами — яркий полосатый купол.

— А что, уже раскрылся парашют? — подозрительно спросила я.

— А то ты сама не видишь! — Генчик смеялся. — Причем давно уже раскрылся, а ты все орешь.

— Слава Богу, — выдохнула я, — как же хорошо, что всё наконец кончилось! Знаешь, а я больше никогда не буду прыгать! — Я говорила и не узнавала свой голос, дрожавший и севший.

— Погоди, пройдет шок, по-другому заговоришь!

— Ни за что!

Через несколько минут мы приземлились. Я ещё не успела поднять на лоб очки и стянуть с дрожащих пальцев перчатки, как к нам подбежала разгоряченная Юка. Она уже успела переодеться и накрасить глаза.

— Ну как! — Юка схватила меня за руки. — Здорово, правда? Теперь-то ты понимаешь, почему я этим занимаюсь?! Теперь будем вместе прыгать, да?

— Ну… я… — я попыталась придумать достойный предлог для отказа, — у меня вообще не очень хороший вестибулярный аппарат. Меня в самолетах всегда укачивает!

— Да врешь ты все! — хмыкнула Юка. — Просто испугалась, наверное!

— Нет!

— Готова поспорить, ты так кричала, что это было слышно даже на земле, правда, Генчик?

Я умоляюще посмотрела на Гену, укладывающего парашют. И снова он почему-то встал на мою сторону:

— Да что ты к ней привязалась, Лика? Она не кричала, а смеялась! Она парашютистка от природы! А вот ты кричала, когда мы с тобой два года назад в первый раз прыгали! Я помню. А потом и плакала ещё, когда уже приземлились.

— Юка плакала? — удивилась я. — Ты ничего не путаешь?

— Плакала — это слабо сказано! Рыдала в голос, весь аэродром её успокаивал.

— Надо же, какой ты злопамятный, — холодно сказала Юка.

— Я. Лика, не злопамятный, просто злой. И память у меня хорошая, — пошутил Гена.

Но она даже не улыбнулась.

А ведь однажды я видела, как она плачет.