Пагуба

Тарп проник к нему в дом тогда, когда отчаялся разузнать хоть что-то более важное прочими способами. Проследил, что старик ушел в сторону дома урая, где в крохотном пристрое к просительной у него была комнатушка со столом и сундуком с травами и лекарскими причиндалами. Тарп зашел в узкий проулок между домами, подпрыгнул, подтянулся, ухватившись за крохотный балкончик, и через секунду оказался в тесной комнатушке. Размером она была четыре шага на десять, всей обстановки-то — узкая кровать, пара табуретов, стол и деревянная полка на стене. На одном из табуретов стоял таз, в тазу кувшин, рядом, накрытое деревяшкой, ведро с водой. Под столом имелась корзина, в которой Тарп нашел смену белья, теплую куртку, еще какое-то тряпье. На полке блестели чистые глиняные чашки, ложка, столовый нож. На столе лежала акская лепешка и стояла крынка с кислым молоком. Больше в комнатушке ничего не было, не считая гвоздя, забитого у двери в известковую стену, на котором, скорее всего, висела одежда Харавы, когда он возвращался в свое жилище.

Тарп ощупал кровать, простучал пол, осмотрел балкончик и подоконник, шевельнул дверь и обнаружил, что она не заперта. Дверь выходила на открытую галерею обыкновенного дома для бедных, которые пытались не стать бродягами изо всех сил. Во дворе стоял шум и гам. Пахло нечистотами из отхожего места, запах нечистот мешался с тяжелым запахом похлебки из требухи, которая варилась тут же на уличной печи. Двор пересекали веревки, на которых сушилась ветхая, зачиненная одежда. Здесь же играли чумазые дети, над ними вяло переругивались их матери, похожие на их же бабушек. У выхода в проездной двор валялся пьяный акец. В одно мгновение Тарп понял, что если сейчас, сию секунду, он выйдет в этот двор, то никто не удивится его появлению, хотя Хараве конечно же о его появлении доложат. И еще он почувствовал, что тот знает о том, что в Ак прибыл наблюдатель, который интересуется старым лекарем. Что ж, осталось только посмотреть Хараве в глаза, после чего можно было докладывать Квену. Тем более что некоторые сведения Тарп уже успел получить. Совершенно точно, что ни в дни водяной ярмарки, ни сразу после них, ни вообще в последние несколько лет Харава никуда из города не отлучался, поскольку в писцовой книге Ака не было пропущено ни одного дня, когда бы Харава не поставил затейливый крючок в строчке, подтверждающий, что ключ от лекарской он сдал и отбыл в известном направлении, а именно в эту самую убогую комнатушку. Впрочем, согласно этой же самой книге и появился Харава в городе не так давно. Двенадцать, почти тринадцать лет назад.

Тарп бесшумно спрыгнул с балкончика в проулок, огляделся и двинулся к лекарской. Теперь ему предстояло самое главное — то, о чем настоятельно просил его Квен и что казалось воеводе важнее поимки Кира Харти. Хотя сначала надо было все-таки убедиться в том, что Харава и есть тот самый исчезнувший из Харкиса инородец Хаштай. Правда, для точных выводов хотелось узнать и цвет глаз лекаря, но разглядеть их Тарпу пока что так и не удалось. Сколько раз старшина отправлялся навстречу Хараве, шел ли тот по набережной, или отправлялся с корзиной на рынок, но всякий раз лекарь умудрялся избежать столкновения с Тарпом глаза в глаза — или сворачивал в переулок, или терялся в толпе, или приседал и завязывал шнуровку на голенищах разношенных сапог. Мало того, стыдно признаться, но Тарп, которого тот же Эпп обучил всем премудростям тайного дела, до сих пор так и не сумел увидеть и запомнить лица Харавы. Все, что отпечаталось в его памяти, — это легкая неторопливая походка, чуть ссутуленная спина и постукивающая по мостовым Ака толстая суковатая палка, с которой лекарь не расставался, хотя и не обнаруживал признаков хромоты.

Кроме всего прочего, был и голос. Однажды Тарп просидел под окном лекарской целый час, прислушиваясь, как Харава объясняет дородной торговке, что он делает с ее больными суставами, какими мазями их покрывает, каких последствий следует ждать через час, через день, через неделю. Как следует вести себя больной после выздоровления и на что обратить внимание в еде, в заботах и пристрастиях. Тарп даже улыбнулся, услышав о «пристрастиях», а потом вдруг уснул. Голос Харавы был мягким и усыпляющим, не исключено, что и торговка, которую в тот же день Тарп видел на рынке резво наматывающей хурнайскую ткань на мерку, проспала лечение. Так или иначе, но, когда Тарп протер глаза, Харавы в лекарской уже не было. Теперь Тарп шел к лекарю сам.

Не доходя до лекарской одного квартала, Тарп нырнул в уже примеченный им переулок, подошел к дому судьи, вытащил из сумки мех с вином и тщательно промыл торчащий из кованой оградки железный штырь. Или кузнец был не слишком усерден, или время подъело ржавчиной старую работу, но о штырь, превратившийся в шип, можно было недурно разодрать бок или руку. Рукой Тарп и пожертвовал, рукой и курткой. Навалился плечом, почувствовал боль, чуть сдвинул плечо в сторону и, зажимая хлынувшую кровь ладонью, побежал в лекарскую.