Чхеидзе. — Я, главным образом, имел дело в Думе с более прогрессивной ее частью. Вот среди прогрессистов и кадетов стали говорить на эту тему…
Председатель. — Скажите, после раскола между двумя частями прежде единой социал-демократической фракции, не стала ли большевистская линия сразу на точку зрения подчинения большевистской группы Центральному Комитету и вообще не вошла ли она и формально в число учреждений партийных?
Чхеидзе. — Несомненно. Вообще, этот вопрос о подчинении партийному центру выдвигался даже и до раскола очень часто…
Председатель. — Но формального заявления об этом не было?
Чхеидзе. — Формального не было… Между прочим, я должен сказать, что в Лондоне в 1913 году происходил съезд социалистов, и когда после возвращения оттуда делегатов возник вопрос о представителях в бюро (там национальное бюро организовалось), то большевики отстаивали необходимость вхождения двух членов — от меньшевистской и большевистской фракции. Но мы настаивали на том, что туда двое не будут входить, будет входить один… Так что вопрос о необходимости подчинения центральным учреждениям возникал у нас очень часто, но он был оформлен после раскола.
Председатель. — А что вам известно о деятельности Малиновского после выхода из членов Государственной Думы?
Чхеидзе. — Решительно ничего о его деятельности за это время мне неизвестно… Я знал, что он уехал заграницу, но где он был и чем занимался, я не знаю.
Председатель. — Вы припоминаете, что после его ухода весной 1914 года, через несколько месяцев, в газетах появилась циркулярная телеграмма, если я не ошибаюсь петроградского агентства, о том, что он вошел в ряды войск и убит?
Чхеидзе. — Да. Я этой телеграммы не помню, но вообще говорили, что он, накануне объявления войны или в момент объявления войны, перешел обратно границу и в Варшаве был взят, как подлежащий воинской повинности, вошел в ряды армии и что там был убит. Читал я и некролог в заграничной печати. Но потом пришло опровержение, что он не убит, а только ранен. Это я слышал, спустя некоторое время…
Председатель. — Вам известно, что он теперь ведет анархическую пропаганду (согласно, сообщению из Германии) в одном из лагерей военнопленных в Германии?
Чхеидзе. — Этого я не знаю.
Председатель. — Как протекала жизнь отколовшейся большевистской фракции, в смысле сношений ее с революционными группами и организациями на местах?
Чхеидзе. — Этого я не могу сказать, потому что мы мало следили за этим.
Председатель. — Вам не привелось слышать о каком-нибудь формальном постановлении, которое они приняли по вопросу о связи с местными организациями?
Чхеидзе. — Не помню этого.
Председатель. — Как протекала деятельность фракции в думских выступлениях ее представителей?
Чхеидзе. — Когда мы работали вместе, это была в высшей степени тяжелая атмосфера, и во фракции было невозможно работать, потому что вопросы по существу отходили на задний план, и мы должны были спорить по чисто формальным вопросам: насколько то или это в их праве, насколько в нашем праве!… Существо вопросов, относительно которых мы должны были делать выступления в ближайший день, это отходило на задний план. Заседания продолжались часто до 7 часов утра. Что касается Думы, то создалось неприятное положение — вот в каком отношении: создалось некоторое соревнование, кто внесет первый запрос, они или мы?… И вот по этому поводу (так как требуется 30 подписей), очевидно, Малиновский свою фракцию просил ранее притти, чтобы скорее собрать подписи; так же и моя фракция… Так что бывало, что я вместо 11 час. приходил очень часто раньше, чтобы уловить членов к.-д., чтобы они подписали запросы… Когда мы раскололись, каждая фракция носила определенную кличку. Мы назывались «Думская с.-д. фракция». У нас возникло опасение, что они могут себе присвоить эту кличку. К нам думские пристава обращались и спрашивали: «Вы оставляете за собой право называться думской с.-д. фракцией или они?» Был такой момент, когда мы ждали выступлений со стороны Малиновского или кого-либо из большевиков, и было указание, что речь начнется: «От имени с.-д. фракции и т. д…». И было постановлено, что если это произойдет, то нужно заявить, что они не имеют права так называться, что это право принадлежит нам. Вот в какое трагикомическое положение был бы поставлен я, если бы это произошло: пришлось бы спорить перед другими членами Государственной Думы о том, кому принадлежит название «с.-д. фракция!» Так что трудно сказать, какой период был наиболее тяжелым, когда мы работали вместе или когда мы раскололись и должны были самостоятельно выступать. Наше положение в 3-й Государственной Думе было довольно благоприятное: были большевики и меньшевики, но работа шла дружно. Между тем, наше положение в 4-й Государственной Думе в известной степени дискредитировало нас перед общественным мнением и перед Государственной Думой…
