Падение Трои

В этот вечер после ужина Оберманн сидел в гостиной и курил турецкую сигарету. Он продолжал разговор с отцом Софии.

Выбирайте товар, который всегда востребован. Оливковое масло. Чай. Каждый вечер молитесь на коленях, подобно гомеровским воинам, чтобы случилась война. Будет война, будет и дефицит. Когда в Америке началась гражданская война, я скупил весь хлопок, какой сумел найти.

— У той войны был несчастливый исход.

— Ни плохой, ни хороший, полковник Война лишь благоприятная возможность. Особая благоприятная возможность. А вам известно мое полное имя, дорогая София?

— Я знаю, что должна называть вас Генрихом.

— Иоганн Людвиг Генрих Юлий Оберманн. Людвиг в честь Бетховена. Юлий в честь Цезаря. А знаете, почему Иоганн? — Она покачала головой. — В честь Иоанна Крестителя! Я предвижу будущее! Поэтому я был прекрасным коммерсантом. — Он встал и подошел к окну рядом с верандой. — И как вы представляете себе жизнь с таким человеком, моя дорогая София? Я спрашиваю вас при родителях, чтобы не было никаких недоразумений.

— Я не думаю, что вы корыстолюбивы, Генрих, если вы это имеете в виду.

— Нет. Я к этому не склонен. Какое дивное небо у вас в Афинах! Я полон решимости.

Она ощутила волну восторга. Вместе с этим человеком она пойдет вперед. Вместе с ним она будет праздновать победу.

София со странной улыбкой повернулась к матери. Мадам Хрисантис пристально посмотрела на нее и отвела взгляд.

— Вы не ответили на мой вопрос, дорогая София.

— Разве вы не видите, что я улыбаюсь? Это мой ответ.

— Очаровательный ответ. — Он быстро подошел к ней, взял ее руку и поцеловал. — Если мы продолжим в том же духе, то не разочаруем друг друга.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Оберманны отплыли из Пирея ночным рейсом, капитан "Зевса" предоставил им на краткое путешествие до Дарданелл своего слугу, но к тому времени, как молодой человек принес им кофе, Оберманн уже расхаживал по палубе, поглядывая на восток

Где моя жена? Она должна увидеть рассвет.

— Я здесь, Генрих, — раздался голос из полумрака. — И тоже хочу посмотреть рассвет.

— Я не знала раньше, что такое море. Посмотри. Посмотри сюда. — На границе моря и неба появился свет, по горизонту разлилось алое сияние. — Этот свет великолепен. А когда покажется солнечный диск, впечатление будет совсем другое. Это откровение. — Оберманн прикрыл глаза рукой от ветра. — Вот где наше будущее, София. Мы плывем к Трое.

— Мы уплываем от дома.

— Дом здесь. Со мной. Я — твой дом. Видела ли ты раньше такой цвет? Восходящее солнце на троне, утопающем в крови. — Он обернулся к слуге. — Принесите завтрак на палубу. Мы должны это отпраздновать. Какое величие]

Через несколько минут молодой человек принес тарелку с холодными крутыми яйцами. К удивлению Софии, Оберманн отправил в рот яйцо целиком. Потом взял другое.

В детстве, когда я жил в Мекленбурге, — сказал он, выпив чашку крепкого черного кофе, — я мечтал о зарытых сокровищах. В нашей деревне был невысокий холм, окруженный рвом, несомненно, доисторическое захоронение. Ты представить себе не можешь, сколько древних могил до сих пор находят по всей Европе, но это никого не волнует. У нас это зовется H"unengrab, могильный курган.

Он редко говорил при ней по-немецки, но три дня назад обменялся несколькими фразами с какой-то немецкой парой на площади Синтагмы. Ей показалось, что это другой человек, старше и меньше ростом.

В наших легендах говорилось, что в этом холме рыцарь-разбойник похоронил в золотой колыбели свое любимое дитя. О, у нас там кругом были сокровища. За школой был пруд, и считалось, что в полночь из него выходит дева с серебряной чашей. Отец часто сетовал на бедность. А я говорил ему: "Папа, почему ты не выкопаешь золотую колыбель и серебряную чашу? Мы бы тогда были богаты". Он не говорил ни слова в ответ. Ему хотелось, чтобы мы в своей бедности сохранили эти волшебные сказки. — Софии показалось, что на глазах у него выступили слезы. Но тут он сунул в рот другое яйцо. — Я всегда считал, что отец отравил мою мать. Это шокирует тебя? Тем не менее я любил его.

София вернулась в каюту под предлогом, что ей нужно взять носовой платок, и села на узкую койку. Она смотрела в иллюминатор на расстилавшееся впереди Эгейское море, волнуемое северовосточным ветром, и понимала, что ей предстоит начать новую жизнь вместе с этим чужестранцем.

В каюту вошел Оберманн.

— Дорогая моя София, я расстроил тебя. Я не подумал. Прости меня.

— За что, Генрих?

— Не нужно вспоминать прошлое. — Он вдруг захохотал. — Как это я говорю такие вещи? Я, археолог!

Он обнял ее и в крохотном пространстве каюты стал вальсировать с ней под воображаемую музыку. Танцуя, она подумала: "Что ж, во всяком случае, с тобой не соскучишься".

Часа через два они проплыли мимо острова Хиос, и София мельком увидела побережье лежавшей к востоку Турции. Она разглядела маленькие поселения — без сомнения, рыбацкие деревушки — и даже расслышала лай собак Волнение на море не мешало ей, скорее успокаивало. Бесконечная качка убаюкивала.