Мысли, навеянные ученой книгой. Мы не принадлежим к числу тех людей, у которых потребность мыслить возникает лишь от соприкосновения с книгами, от непосредственного чтения. Мы же привыкли думать на природе, когда можно свободно ходить, прыгать, взбираться куда угодно, танцевать, но лучше всего нам думается в тиши безмолвных гор или у самого-самого моря, там, где и тропинки становятся задумчивыми. Если мы хотим оценить книгу, человека или музыку, мы в первую очередь задаемся вопросом: может ли он ходить? Или так: может ли он танцевать?.. Мы мало читаем, но это не значит, что мы читаем хуже – о, как быстро мы угадываем, как пришел тот или иной автор именно к этой мысли, мы даже ясно представляем себе, как он корпел – сидя за столом, поставив перед носом чернильницу, согнувшись в три погибели, уткнувшись в лист бумаги: такую книгу мы одолеем быстро, без труда! Внутренняя скованность выдает себя со всеми потрохами – тут можно биться об заклад – так же, как ударяет в нос затхлость пыльных комнат или бросаются в глаза низкие потолки и теснота. Такие чувства испытал я, когда захлопнул одну честную ученую книгу, – с благодарностью, большой благодарностью, но и с облегчением… Во всякой ученой книге есть что-то давящее, задавленное; и непременно где-нибудь меж строк проглянет «специалист», его усердие, его серьезность, его озлобленность и самомнение, уверенность в бесспорном превосходстве своих идей, до которых он дошел своим умом – своим горбом: у каждого специалиста есть свой горб. Ученая книга всегда отражает искалеченную душу: любое ремесло калечит. Взгляните хотя бы на друзей своей юности, после того как они овладели ученой премудростью: увы, на деле-то бывает как раз наоборот! Это она в какой-то момент завладевает всеми их помыслами, навсегда обращая их в одержимых! Сидят в своем углу, задавленные, изменившиеся до неузнаваемости, утратившие свободу, равновесие, исхудавшие – только кожа да кости, – и только одно лишь место не потеряло еще своей идеальной округлости, – зрелище, вызывающее молчаливое сочувствие всякого, кто знавал их прежде. Конечно, хорошо иметь золотые руки, доброе ремесло всегда прокормит и, как говорится, плеч не оттянет, да только золото то оборачивается свинцом, и лежит на сердце тяжким грузом, и давит на душу, и давит, пока совсем ее не перекорежит, превратив в нечто безобразное и несуразное. С этим уж ничего не поделаешь. И не нужно обольщаться, думая, будто бы благодаря умелому воспитанию можно избежать этого обезображивания. «За всякое мастерство приходится дорого платить на нашей земле, где, наверное, все дается дорогой ценой, – ведь совершенства в своем деле достигает лишь тот, кто приносит себя в жертву делу. Но вам-то не по нраву такой путь, вам хочется заполучить все то же самое, но только «подешевле», а главное – без лишних хлопот, – не правда ли, любезные мои современники? Ну что же! Но только знайте, за эту цену вы получите другой товар и вместо искусного умельца, мастера вам придется довольствоваться – литератором, этим пронырливым «мастером на все руки», – при его ремесле горбатиться особо не надо, разве что слегка прогнуть спину в угодливом поклоне перед вами, как подобает настоящему лакею духа, «слуге» образования, – литератором, который в сущности –