Падение дома Ашеров. Страшные истории о тайнах и воображении

В самой зеленой из наших долин,
  Где обиталище духов добра,
Некогда замок стоял властелин,
  Кажется, высился только вчера.
Там он вздымался, где Ум молодой
  Был самодержцем своим.
Нет, никогда над такой красотой
  Не раскрывал своих крыл Серафим!

Бились знамена, горя, как огни,
  Как золотое сверкая руно.
(Все это было – в минувшие дни,
  Все это было давно.)
Полный воздушных своих перемен,
  В нежном сиянии дня,
Ветер душистый вдоль призрачных стен
  Вился, крылатый, чуть слышно звеня.

Путники, странствуя в области той,
  Видели в два огневые окна
Духов, идущих певучей четой,
  Духов, которым звучала струна,
Вкруг того трона, где высился он,
  Багрянородный герой,
Славой, достойной его, окружен,
  Царь над волшебною этой страной.

Вся в жемчугах и рубинах была
  Пышная дверь золотого дворца,
В дверь все плыла, и плыла, и плыла,
  Искрясь, горя без конца,
Армия Откликов, долг чей святой
  Был только – славить его,
Петь, с поражающей слух красотой,
  Мудрость и силу царя своего.

Но злые созданья, в одеждах печали,
  Напали на дивную область царя.
(О, плачьте, о, плачьте! Над тем, кто в опале,
  Ни завтра, ни после не вспыхнет заря!)
И вкруг его дома та слава, что прежде
  Жила и цвела в обаянье лучей,
Живет лишь как стон панихиды надежде,
  Как память едва вспоминаемых дней.

И путники видят, в том крае туманном,
  Сквозь окна, залитые красною мглой,
Огромные формы, в движении странном,
  Диктуемом дико звучащей струной.
Меж тем как, противные, быстрой рекою,
  Сквозь бледную дверь, за которой Беда,
Выносятся тени и шумной толпою,
  Забывши улыбку, хохочут всегда[30].

* * *

Я помню, что в разговоре по поводу этой баллады Ашер высказал мысль, которую я отмечаю не вследствие ее новизны (многие высказывали то же самое)[31], а потому, что он защищал ее с необычайным упорством. Сущность этой мысли сводится к тому, что растительные организмы также обладают чувствительностью. Но его расстроенное воображение придало этой идее еще более смелый характер, перенеся ее до некоторой степени в неорганический мир. Не знаю, в каких словах выразить глубину и силу его утверждений. Все было связано (как я уже намекал) с серыми камнями обиталища его предков. Причины своей чувствительности он усматривал в самом размещении камней – в порядке их сочетания, в изобилии мхов, разросшихся на их поверхности, в старых деревьях, стоявших вокруг пруда, а главное – в неподвижности и неизменности их сочетаний и также в том, что они повторялись в спокойных водах пруда. «Доказательством этой чувствительности, – прибавил он, – может служить особая атмосфера (я невольно вздрогнул при этих словах), постепенно сгустившаяся вокруг стен и над прудом». О том же свидетельствует безмолвное, но неотразимое и страшное влияние, которое в течение столетий оказывала усадьба на характер его предков и на него самого, – ибо именно это влияние сделало его таким, каков он есть. Подобные мнения не нуждаются в истолкованиях, и потому я воздержусь от них.