Падение дома Ашеров. Страшные истории о тайнах и воображении

Врачи находили нужным – вернее, желали – оставить Вальдемара в этом состоянии, по-видимому спокойном, до самой смерти, которая должна была наступить через несколько минут. Я, однако, решился поговорить с ним еще и повторил прежний вопрос.

Пока я говорил, состояние больного резко изменилось. Веки медленно приподнялись, глаза закрылись, кожа приняла мертвенный вид, побелев как бумага; характерные чахоточные пятна, резко выделявшиеся на щеках, внезапно погасли. Я употребляю это выражение, потому что они исчезли мгновенно, как гаснет свечка, если на нее дунуть. В то же время верхняя губа приподнялась над зубами, нижняя отвисла и рот широко открылся, обнаружив распухший, почерневший язык. Кажется, нам не привыкать было к покойникам, тем не менее при виде этого отвратительного и ужасного зрелища все бросились прочь от кровати.

Теперь я достиг такого пункта в моем рассказе, который, чувствую, возбудит недоверие читателя. Но мне остается только спокойно продолжать.

Тело мистера Вальдемара не обнаруживало ни малейших признаков жизни; и мы уже хотели поручить его попечению сиделки и служителя, как вдруг заметили, что язык покойника дрожит. Это продолжалось с минуту. Затем из разинутых, неподвижных челюстей раздался голос… но всякая попытка описать его была бы безумием. Есть два-три эпитета, которые подходят сюда отчасти: голос был хриплый, глухой, разбитый; но в целом этот ужасный звук не поддается описанию по той простой причине, что ухо человеческое еще никогда не слыхало подобных звуков. Были, однако, в нем две особенности, которые я считал и считаю наиболее характерными, так как они могут дать некоторое понятие о его нездешнем характере. Во-первых, он достигал наших – по крайней мере, моих – ушей точно издали или из какой-нибудь глубокой подземной пещеры. Во-вторых (не знаю, понятно ли будет это сравнение), он действовал на мой слух, как прикосновение какого-нибудь студенистого липкого тела на кожу.

Я употребляю выражения «звук» и «голос». Я хочу сказать этим, что звук был ясно – даже удивительно отчетливо – членораздельный. Мистер Вальдемар говорил, очевидно, отвечая на вопрос, который я только что предложил ему. Если припомнит читатель, я спрашивал, спит ли он еще. Теперь он ответил:

– Да… нет… я спал… а теперь… теперь… я умер.

Никто из присутствующих даже не пытался преодолеть чувство невыразимого, пронизывающего ужаса, овладевшее нами при этих словах. Л. (студент) лишился чувств. Служитель и сиделка бросились вон из комнаты.

Свои ощущения я и передавать не пытаюсь. Битый час мы возились – молча, без единого слова, – стараясь привести в чувство мистера Л. Когда он опомнился, мы снова обратились к мистеру Вальдемару.

Тело оставалось совершенно в том же виде, как я его описывал, с той разницей, что зеркало не обнаруживало признаков дыхания. Попытка пустить кровь из руки осталась безуспешной. Отмечу также, что рука его не повиновалась больше моей воле. Я тщетно старался заставить ее следовать за движениями моей руки. Единственным признаком месмерического влияния было дрожание языка, замечавшееся всякий раз, когда я обращался к мистеру Вальдемару с вопросом. По-видимому, он пытался, но не был в силах ответить. Вопросы, предлагаемые другими лицами, по-видимому, не производили на него никакого впечатления, хотя я пытался поставить каждого из присутствующих в месмерическое отношение с ним. Теперь, кажется, я сообщил все, что можно было сказать в эту минуту о состоянии Вальдемара. Мы достали новую прислугу (так как старая ни за что не хотела вернуться), и в десять часов я ушел вместе с врачами и мистером Л.

После обеда мы вернулись к пациенту. Он оставался все в том же положении. Мы стали обсуждать, стоит ли будить его, но скоро согласились, что это совершенно лишнее. Ясно было, что смерть (или то, что обыкновенно называют смертью) остановлена месмерическим процессом. Разбудив мистера Вальдемара, мы только вызвали бы мгновенное или, по крайней мере, быстрое разрушение его тела.

С этого дня до прошлой недели – в течение семи месяцев, – мы ежедневно навещали мистера Вальдемара, иногда в сопровождении других врачей или просто знакомых. Все это время состояние пациента оставалось точно таким, как я описал его. Прислуга постоянно находилась при нем.

В пятницу на прошлой неделе мы решились наконец разбудить его – по крайней мере, сделать попытку в этом направлении. Вот эта-то злополучная (быть может) попытка дала повод таким преувеличенным толкам, к такому, смею выразиться, стихийному возбуждению толпы.

Для пробуждения мистера Вальдемара я прибегнул к обыкновенным пассам. Сначала они оставались недействительными. Первым признаком оживления было опускание радужной оболочки. Замечу, что это понижение зрачка сопровождалось обильным выделением отвратительного зловонного гноя (из-под век).

Мне посоветовали испытать силу месмерического влияния над рукой пациента, как я делал раньше. Однако попытка не удалась. Тогда доктор Ф. попросил меня предложить пациенту вопрос. Я послушался и спросил: