Падение "черного берета"

— Один случай на миллион. И скажи спасибо такой случайности, ибо только благодаря ей Броду не прострелили башку, и в результате он остался жив, а значит, и ты при нем. Так что бей мне низкий поклон, а не трахай мозги, они у меня и без тебя затраханные. Пить надо меньше…

— Я вообще не пью, — повысил голос Николай.

— Речь в данном случае идет не о тебе, но я уверен, что не без твоих фантазий в голову Брода закралась такая светлая мысль насчет меня…

— И все же, где ты сегодня был?

— Хорошо, черт возьми, скажу — ездил на Казанский вокзал, пытался снять какую- нибудь шлюху. Доволен?

Карташов развернулся и пошел к себе наверх. В комнате совершенно трезвым голосом его встретил Одинец.

— Один раз тебя Брод замочит, — сказал он и зажег настольную лампу. — Но я догадываюсь, где ты был.

— То, что сегодня выкинул Брод с пистолетом, очень напоминает белую горячку.

— Это далеко не белая горячка, а заурядная ревность. Вы с Галкой слишком долго мотались по магазинам. И я не удивлюсь, если узнаю, что там, где вы с ней любезничали, есть несколько акустических закладок. Теоретически Веня мог вас прослушивать.

— А здесь? — Карташов отвлекающе очертил рукой пространство. — Здесь тоже есть закладки?

— Тут все чисто. Можешь мне поверить на слово. Сергей пристально взглянул на Одинца.

— Извини, Саня, тебе случайно не сорока на хвосте принесла, что мы с Галиной куда- то заезжали?

— И полтора часа обедали в "Праге"…вместе с Бандо…Хочешь, чтобы я назвал ваш график с точностью до минуты?

— Ты что же, по заданию Брода, следил за нами? — Карташов вспомнил, как Брод просил его самого «понаблюдать» за Одинцом, когда они ездили с ним на Учинское водохранилище.

— Я за вами не следил, а сопровождал, а это разные вещи, — поправляя подушку, сказал Одинец. — Ну, разумеется, не по собственной инициативе.

— И ты уже отчитался о своих наблюдениях?

— В самых общих чертах…и с учетом наших дружеских с тобой отношений. Будь спок, в моем хронометраже не указано, что вы заходили к ней домой…и после ресторана тоже…

— Значит, прессинг по всему полю? А когда я хожу в туалет, тоже работает наружка? Одинец подошел к барчику и налил себе водки. Отпил пару глотков и не поморщился.

— Успокойся, Мцыри… То что ты был у Татарина, я узнал по тошнотворному запаху, который исходит от тебя. Так пахнет только в мужских хатах, где много пьют, курят и очень редко моются

— Что ж, если так, то послушай, что там было… После рассказа, Одинец прокомментировал:

— Ты, Мцыри, сделаешь великое дело, если за этих ребят заступишься. Свернешь башку Алиеву и его обнаглевшим шестеркам…Если хочешь, можем вместе устроить им небольшое Бородинское сражение. Мне — во, как надоело сидеть без настоящего дела, — Одинец протянул ребром ладони по горлу. И допил водку.

— Но для этого нам потребуется хотя бы три свободных дня.

— Два дня мы как-нибудь выкроим. У Татарина есть мобильник или хотя бы пейджер?

— Нет, конечно! Их, как в тюряге, перед сном обыскивают. Причем делают это постоянно. Но ты абсолютно прав, мобильник им нужен, в крайнем случае, пейджер, его проще спрятать…

За дверью послышались шаги. Одинец выключил свет.

— Все, — сказал он, — я откидываю копыта. Завтра похороны Таллера, на поминках и договорим…

Карташову долго не спалось. Он перебирал в памяти события прошедшего дня и постоянно возвращался к «батуту», и с этим сладким ощущением погрузился в зеленый сон — мягкий, крепкий, каким он когда-то спал в утробе матери…

Бой в Рождествено

Однако на похороны Таллера на Ваганьковском кладбище Брод поехал один. Оставив машину на улице Сергея Макеева, вплотную подходящую к кладбищу, он направился к памятнику Высоцкому. Как всегда, возле и за оградой лежали цветы, у некоторых были отрезаны головки, как страховка от кладбищенских воров. Он смотрел на скованного гитарой и чем-то еще неуловимым, возможно, простыней, на которой умер бард, или аллегорической смирительной рубашкой, и думал невеселые думы. Подошедшая к памятнику молодая пара, положила за ограду букет красных гвоздик, после чего зажгла плошку, постояла и удалилась в сторону трамвайных путей.

Брод приехал раньше, еще шло отпевание в часовне, а когда вынесли оттуда гроб с Таллером, он не сразу присоединился к процессии. Он вернулся к машине и вытащил из багажника небольшой венок, в который были вплетены тридцать две розы и сорок белых гвоздик.

Странное дело, в веренице сопровождающих Таллера людей он не увидел ни одного знакомого лица. Правда, когда впереди идущие женщины свернули налево, в узкую аллею, в одной из них он узнал жену Таллера. Рядом с ней, в черном платке, надвинутом на лоб, шла дочь… Уныние исходило от каждого сантиметра кладбищенского пространства.

Замыкал процессию пожилой мужчина, сильно опадающий на одну ногу, он был в темном с серым каракулевым воротником пальто и в довольно поношенной ондатровой шапке. Когда-то, еще в начале их деятельности, этого человека Брод встречал на днях рождения Таллера — это был его отец, давно-давно сменивший семью…