Падение «черного берета»

— Выкинь всю эту дребедень из головы, речь идет всего лишь об научно-медицинском эксперименте. А если быть более точным — о пересадке человеческих органов.

— А ты думаешь, я слепой? Но насколько я знаю, органы пересаживают не от трупов, а от живых людей…

Броду явно эта ремарка не понравилась, о чем свидетельствовали во всю работающие желваки на скулах.

— С одной поправкой: органы людей, у которых наступила клиническая смерть. Кто-то умирает, а кто-то обретает новую жизнь. Равновесие, Мцыри, и потому не ломай свою буйную головушку.

— А я и не ломаю, просто не хочется брать грех на душу.

— Я тебе сказал, ты будешь за рулем. Большего от тебя пока не требуется.

— Ладно, Веня, жизнь покажет. Я уже тебе говорил — мне выбирать не из чего. Но ты должен знать мое отношение к некоторым вещам…

— Лучше не знать, меньше проблем. Если захочешь выпить, вон в том секретере есть барчик… Отдыхай и не ломай голову…

Когда Брод ушел, Карташов отвернулся к стене и открыл шлюзы для фантазий. И первое, что пришло ему в голову, были картины истязаний следователями Светки. Они всеми способами хотят допытаться — кто еще из родственников или знакомых живет в Москве, выбивают из нее адреса, фамилии, и допрашивают, допрашивают… И Надьку тоже. А у Осиповой на уме только работа в КБ, только дом и старые, когда-то вручную связанные кофточки, которые она ежедневно штопает.

Уснул, как в воду нырнул, и спал без сновидений…

…Утром, тихо отворилась дверь и некто вошел в комнату. Молодой, с открытым лицом, среднего роста, загорелый, в джинсовых брюках и клетчатой рубашке, поверх которой надета кожаная безрукавка со множеством карманов и молний. Из целлофанового пакета, который пришелец держал в руках, на тумбочку легли флакончики, упаковки с таблетками и снопик ваты.

— Ты — Мцыри? — обратился вошедший к открывшему глаза Карташову.

— Предположим, хотя как для кого…

— А я Алик, Саша… Александр Одинец — как тебе удобней, так и называй… Из этой бутылки будешь делать примочку, а в этой баночке — бактерицидная мазь. Таблетки для рассасывания кровоподтеков…

Парень вел себя непринужденно и это понравилось Карташову. Он спросил:

— Ты, говорят, принимал участие во вчерашней переделке?

— Не понял? — Одинец поднял выгоревшие брови.

— Ну, освобождал одного придурка…

— Лечись. Возможно, уже завтра нам с тобой придется ехать в командировку…

Карташов взглянул на его руки: у самой цепочки от часов он увидел небольшую наколку — сердце пронзенное стрелой и кинжалом.

— Судя по всему, ты тоже сидел? — спросил он.

— Ты имеешь в виду это? — Одинец потеребил цепочку от часов.

— И не только это. Я таких, как ты, живчиков видел на зоне.

— И что — разочаровался?

— Меня, как бывшего сотрудника милиции, там, похожие на тебя мальчики, хотели оттарабанить, сделать паршой, последним пидором.

— И что же им помешало?

— Отчасти газовый ключ, которым я заводиле сломал ключицу и два ребра, а отчасти моя боевая слава. В 1991 году наш ОМОН гремел на всю Европу… А ты за что тянул срок?

— За грабеж… А если быть точным — за грабеж с применением оружия… А точнее, газового пистолета…

— Значит, вчера ты тоже был на Дмитровской улице?

— Это никак не взаимосвязано с моей биографией. Но можешь считать, что где-то поблизости я там ошивался…

Одинец подошел к барчику и вернулся с бутылкой водки и одним фужером. Потом из платяного шкафа он вынул гитару. Налил водки.

— Не возражаешь, если будем пить из одной посуды? Это сближает.

— Только мне наливай доверху. Я пью один раз…

— Идет. Закусить хочешь?

— Вот этим закусим, — Карташов потряс зажатой между пальцами сигаретой.

Как-то само собой получилось, что после второго фужера рука Одинца потянулась к гитаре, лежащей на атласном одеяле. Он дернул по струнам, гитара издала довольно чистый звук, однако Одинцу что-то не понравилось и он подтянул вторую и четвертую струну. Прочистив кашлем горло, он взял аккорд и довольно приятным и несильным тенорком запел.

Как далеко, далеко,
Где-то там, в Подмосковье,
Фотографию сына уронила рука,
А по белому снегу уходил от погони
Человек в телогрейке или просто зека.

В небо взмыла ракета,
И упала за реку,
Ночь опять поглотила
Очертанье тайги,
А из леса навстречу беглецу-человеку,
Вышел волк-одиночка и оскалил клыки.

Голос Одинца становился увереннее, жестче, он пел, опустив к гитаре глаза, прикрытые длинными высветленными солнцем ресницами.

Карташов, чтобы не мешать, налил фужер водки и залпом выпил. Одинец, между тем, распустив голосовые связки, еще более щемяще запел последние строки: