Падди Кларк в школе и дома

— Снимут теперь отпечатки пальцев, — рассказывал я мамане.

— Да, да снимут…

— Снимут отпечатки пальцев, — рассказывал я уже Синдбаду, — И если найдут на спичках твои отпечатки, придут, арестуют тебя и посадят в детскую колонию, в Артейн.

Мелкий и верил, и не верил.

— Будешь преступникам на зубариках играть, губы у тебя очень подходящие, — издевался я.

Глаза брата наполнились слезами; В эту минуту я его ненавидел.

Поговаривали, что дядя Эдди сгорел заживо. Миссис Бёрн из двух домов шёпотом рассказывала мамане. Обе крестились.

— Наверное, там ему будет лучше, — всё повторяла миссис Бёрн.

— Да, да, конечно, — соглашалась маманя.

До смерти хотелось сбегать к амбару, посмотреть обгорелого дядю Эдди, если, конечно, его ещё не увезли. Мама накрыла нам стол в саду. Вернулся с работы папаня — он работал на поезде. Маманя сразу ушла из-за стола, чтобы переговорить с ним без наших любопытных ушей. Я понимал, что она рассказывает про дядю Эдди.

— Серьёзно, что ли? — переспросил папаня.

Маманя кивнула.

— А меня сегодня нагнал по дороге, и даже ничего не рассказал. Только приговаривает: славно, славно.

Они помолчали и вдруг оба разом покатились со смеху.

Ничего дядя Эдди не сгорел. Даже не обжёгся.

Амбар облез, перекосился и покорёжился. Одной стены не хватало. Крыша покоробилась, как мятая жестянка, шаталась с противным скрипом. Большую дверь, сплошь почернелую, прислонили к забору. Гарь со стен слезала и слезала, а железо под ней было бурое, ржавое.

Все в один голос твердили, что амбар поджёг кто-то из новых домов Корпорации. Где-то год спустя Кевин объявил, что сам поджёг. Только Кевин врал. Когда амбар горел, он ездил в Коуртаун на праздники. Я ничего не стал говорить Кевину.

И в один прекрасный день по сараю запорхали грязно-рыжие хлопья. Особенно, если ветрено, — что там хлопья! кусками стена отваливается. Идёшь, бывало, домой, а все волосы в красной пылище. И земляной пол тоже стал красный. Амбар ела ржавчина.

Синдбад дал честное слово.

Маманя откинула ему волосы со лба и расчесала пятернёй. Она тоже чуть не плакала:

— Фрэнсис, я уж и так, и этак с тобой, и так, и этак. Ещё раз дай честное слово.

— Честное слово, — промямлил Синдбад, и маманя принялась развязывать ему руки. Синдбад ревел. Я, впрочем, тоже ревел.

Этот дурачина расчёсывал коросту на губах. Маманя, уже не зная, как его отучить, привязала его за руки к стулу. Визгу было! Рожа Синдбада налилась кровью, потом аж полиловела; он так зашёлся в крике, что вдохнуть не мог. Обжёгся бензином из зажигалки, и губы покрылись коростой и ранами. Полмесяца рот у него болел так, что его не видно было под слоем коросты.

Руки Синдбада безвольно повисли по бокам. Маманя поставила его на ноги и скомандовала:

— Ну-ка покажи язык. — Она по языку умела определять, врёт человек или не врёт.

— Не врёшь, Фрэнсис, молодец, Фрэнсис. Ни одного пятнышка.

Синдбад у нас по-настоящему Фрэнсис. Итак, честный Фрэнсис убрал язык, маманя отвязала его, страдальца, но он так обессилел от рёва, что уснул прямо в кресле.

Бегом по взлётной полосе, прыжок и успевай кричи: «Я-лечу-на-дно-морское!» Кто больше успеет выговорить, пока летит, тот выиграл. Победить в этой игре никак ни у кого не получалось. Один раз я дошёл до «морского», но судил Кевин и сказал: мол, у Падди задница окунулась в воду, когда он ещё «дно» не договорил. Я запустил в Кевина камнем, а Кевин запустил камнем в меня. Промахнулись оба.

Когда «Морское око» поглотила гигантская медуза, я спрятался под буфет, такая жуть напала. Сначала вроде бы не боялся, даже заткнул уши пальцами, когда папаня сказал мамане, что смех и грех, такого и не бывает вовсе. Но когда гигантская медуза сплошь облепила подводную лодку, я не стерпел и пополз под буфет. Лежал на пузе перед теликом и даже плакать забыл со страху. Маманя сказала: всё, медузы больше нет, но я не вылез, пока не началась реклама. Маманя сама отнесла меня спать и даже посидела рядом немного. Синдбад уже уснул. Я вставал хлебнуть воды. Маманя запретила мне смотреть эту жуть на следующей неделе, но позабыла про запрет. Как бы то ни было, следующий выпуск оказался вполне безобидный: о сумасшедшем учёном, как он изобрёл новую торпеду. Адмирал Нельсон боксёрским приёмом сразил сумасшедшего учёного, и тот разбил лбом перископ.

— Хлам, — сказал папаня, хотя передачу не смотрел, только слушал. Даже глаза от книжки не поднял, а туда же: «хлам». Это мне показалось противно: издевается ведь. Маманя вязала. Смотрел я один, Синдбаду не позволяли. Поэтому я всегда хвалил передачу Синдбаду, но не пересказывал, о чём она.

Я купался на побережье с Эдвардом Свонвиком, который учился в другой школе. Школа называлась «Бельведер».

— Ну, это же Свонвики, у них всё должно быть наилучшее, — пошутил папаня, когда маманя рассказала ему про миссис Свонвик: что миссис Свонвик вместо масла покупает маргарин.

Маманя очень смеялась.