П.И.Чайковский

— Спасибо, Петечка. Ах, как же ты все помнишь, — тихо говорит она. И, помолчав, добавляет: — Если б матушка слыхала…

Дети смеялись и прыгали от радости, заставляя дядю Петю играть еще и еще. Пока не приспело время ужинать. Веселой гурьбой ввалились в столовую, расселись по местам, шумно радуясь крупной малине со сливками, слоеным булочкам, пышным горячим творожникам со сметаной.

— А где же Боб? — спросил Петр Ильич, не видя за столом шестилетнего Володю. — Он сидел почти что у меня в ногах и, кажется, даже не шевельнулся ни разу. Не заболел ли?

Вдруг из гостиной послышалась сперва робкая и неуверенная, а потом все более звучная мелодия "Старинной французской песенки".

Петр Ильич неслышно, на цыпочках, прошел в гостиную и долго смотрел на любимого племянника, который, высунув от старания язык и широко растопырив маленькие ладошки, силился сыграть по памяти только что слышанную музыку.

"Запомнил, запомнил ведь, — умилился Чайковский. — Выходит, не зря писал — понравилось детям".

Он поднял Боба высоко над головой, закружил в воздухе. Весь вечер дядя и племянник были неразлучны.

Свой "Детский альбом" для фортепьяно Петр Ильич Чайковский посвятил Володе Давыдову.

"Орлеанская дева"

"Героиня Франции. Тебя любят, тебя не забывают, героиня, столь красивая. Ты спасла Францию!.."

Петр Ильич вспомнил сейчас эти нескладные, написанные по-французски фразы, вспомнил пылкую влюбленность семилетнего мальчика в Жанну д’Арк, о которой стремился узнать все-все. Вспомнил и улыбнулся. Да, он мечтал о ней в жаркий летний полдень, убежав в луга и с наслаждением вдыхая густой запах горячих от зноя трав, прислушиваясь к лопотанию ручья и щебету птиц. Мечтал о том, как вырвет ее из рук палачей, как спрячет в лесной хижине, где их будут стеречь от злых католических монахов дикие звери.

Детство детством, а история Жанны д’Арк на самом деле увлекла воображение композитора. Настолько, что, перечитав Шиллера, Барбье, Валлона, Чайковский сам берется за сочинение либретто, тут же перелагая его на музыку.

"Дойдя до процесса abjvration (отречения) и самой казни (она ужасно кричала, когда ее вели, и умоляла, чтоб ей отрубили голову, но не жгли), я страшно разревелся, — признается Чайковский в письме к брату Модесту. — Мне вдруг сделалось так жалко, больно за все человечество и взяла невыразимая тоска".

А в это время в Нью-Йорке исполняют Третью симфонию Чайковского, Ганс фон Бюлов сообщает об успехе Первого фортепьянного концерта на фестивале в Висбадене и Лондоне, о его музыке много пишут, говорят, однако же… Наверное, все-таки прав критик Соловьев, который считает, что "его (Чайковского. — Н. К.) артистическая жизнь может служить печальным и наглядным примером того безобразного отношения у нас к композиторам, которое, может быть, многим в голову не приходит".

Конечно, Соловьев слегка сгустил краски, хотя кто знает?

Перед Чайковским лежит счет от издателя Юргенсона:

1. За сонату — 50 рублей.

2. За 12 пьес по 25 рублей — 300 рублей.

3. За "Детский альбом" по 10 рублей за пьесу — 240 рублей.

4. За 6 романсов по 25 рублей — 150 рублей.

За Скрипичный концерт Юргенсон заплатит наверняка не больше 50 рублей, хотя за клавир "Евгения Онегина" он дал полтысячи, которые, кстати, были давно взяты у него в долг.

Не во имя денег он сочиняет музыку — Надежда Филаретовна фон Мекк сумела оградить его от забот о хлебе насущном. Честно говоря, ему всегда бывает неловко получать от нее очередную сумму. И не помогают никакие рассуждения о том, что ей, богатой и щедрой, не только ничего не стоит выплачивать ему содержание, а, напротив, как она утверждает, ей доставляет несказанное удовольствие ограждать своего бесценного друга от житейских треволнений, чтобы все силы души он мог сосредоточить на своем творчестве. Что верно, то верно — трудится он неустанно, добросовестно, не ищет внешних эффектов для завлечения публики. Он доверяет своим слушателям, а потому беседует с ними на равных.

Искренности выражения мыслей и чувств его научила русская литература. Ни одна литература в мире, он твердо в этом убежден, не уделяет такого чуткого внимания раскрытию самого сокровенного в человеческой душе. Чайковский очень хорошо знает творчество французских писателей: и Стендаля, и Золя, и Флобера, и Мопассана, отдает должное их великолепному мастерству, однако именно у русского Достоевского находит "непостижимые откровения". И это несмотря на "щемящее, тоскливое, безнадежное" чувство, возникающее при чтении тех же "Братьев Карамазовых".

Чайковского неудержимо влекло к опере — она давала возможность общения с самыми широкими массами публики, о чем композитор с каждым днем мечтал все больше и больше. К тому же он жаждал показать человеческие характеры в их развитии и взаимодействии.

"Мне нужны люди, а не куклы."." Я должен любить их и жалеть, как любят и жалеют людей.