П. А. Столыпин

Не обошлось, однако, при рассмотрении упомянутого проекта в Совете министров без маленького инцидента. По поводу какого-то внесенного в него правила, касающегося волостных судов, предъявил какие-то возражения товарищ министра юстиции сенатор Гасман. Возражения были консервативного свойства (к этому времени министр юстиции Щегловитов уже заметно скинул с себя ту либеральную маску, которую он счел нужным носить при наличии Первой Государственной думы, и, очевидно, дал соответствующие инструкции своим сотрудникам). Я прибег к еще при Плеве усвоенному мною в подобных случаях методу, а именно защите отстаиваемого положения не по либеральным, а по ультраконсервативным мотивам, и, между прочим, сказал: «В качестве доброго черносотенца я полагаю…» – и т. д. Фраза, очевидно, крайне не понравилась Столыпину, который щепетильно отстаивал в ту пору свой либерализм и не мог допустить, чтобы говорили, что его ближайшим помощником по Министерству внутренних дел состоит черносотенец. Не принимая, по обыкновению, никакого деятельного участия в отстаивании внесенного за его подписью проекта, он в данную минуту ничего не сказал, но по окончании рассмотрения Советом этого дела, одобренного им безо всяких изменений, счел нужным вдруг заявить: «Ну, мой черносотенный товарищ так налиберальничал сегодня, что я опасаюсь, что он предложит нам вскоре упразднить всякие власти, если пойдет дальше в этом его черносотенном направлении». <…>

<…> В течение сентября, октября и ноября 1906 г. правительство было охвачено реформаторским пылом. Извлечен был список дел, составленный при Витте комиссией А. П. Никольского²⁶, предположенных для представления в Государственную думу. Рассматривались не только проекты, предложенные на утверждение по ст<атье> 87 Основных законов, т. е. без участия законодательных учреждений, но и такие, которые заготовлялись для утверждения в нормальном законодательном порядке, но, странное дело, почти ни один из них законной силы ни тем ни другим путем не получил.

Припоминаю рассмотрение в Совете проекта подоходного налога, реформы, осуществленной лишь в 1915 г., уже во время войны. Проект докладывал тогдашний товарищ министра финансов Н. Н. Покровский²⁷, но Совет министров просто-таки с ним не справился. Да оно и не мудрено. Кроме Коковцова, внесшего проект, и государственного контролера Шванебаха, с экономическими вопросами, и в частности с податными системами, решительно никто из членов Совета знаком не был. Обсуждение проекта приняло поэтому, во-первых, хаотический характер, за полным неумением Столыпина вести деловые заседания, а во-вторых, высказываемые суждения составляли какую-то странную смесь обывательщины с архаичностью.

Во что вылилась дальнейшая деятельность Совета министров при Столыпине, как он готовился встретить Вторую Государственную думу, собравшуюся 1 февраля 1907 г., я не знаю. В декабре 1906 г. надо мною было наряжено следствие по делу о заключении контракта на поставку хлеба для голодающих местностей с неким Лидвалем, который принятые на себя обязательства не исполнил, отчего казна потерпела некоторый ущерб, и я фактически перестал входить в состав правительства.

Дело Гурко – Лидваля, как его тогда называли в прессе, наделало огромного шума. Пресса обливала меня всевозможною грязью²⁸.

Само собою разумеется, что я не стану входить в подробности этого дела, не могущего кого-либо интересовать, не стану тем более оправдываться, ибо, спрашивается, какое могут иметь значение оправдания, идущие от самого обвиняемого лица.

Скажу лишь несколько слов о роли в этом деле Столыпина.

Мои друзья, да и не они одни, утверждали в то время, да и впоследствии, что Столыпин дал этому делу ход из личной ко мне неприязни: доходили даже до утверждения, что во мне он хотел уничтожить опасного для него соперника. Я самым решительным образом это отрицаю. Мои отношения с Столыпиным были действительно неровные, и он вряд ли чувствовал ко мне симпатию, но руководствовался во всяком деле, меня касавшемся, исключительно государственной пользой, как он ее понимал. Он хотел фактически доказать общественности, что власть не останавливается перед самыми решительными мерами по отношению к своим представителям, какое бы положение они ни занимали, коль скоро имеется малейшее подозрение в незаконности их действий. Впрочем, после невероятного шума, поднятого вокруг этого дела, довести его до суда было и в моих интересах, ибо только суд мог его представить в истинном свете и освободить от всей той грязи, которой его старательно покрывали.

Иное дело – радикально-оппозиционная пресса. Она действительно накинулась на меня не только потому, что хотела использовать это дело для вящего развенчания правительства в широких общественных кругах, но и потому, что рада была случаю возместить на мне всю ту злобу, которая накипела против меня со стороны большинства Первой Государственной думы как за речь мою по аграрному вопросу, так и вообще за мое отношение к этому думскому большинству.