Ожог

Максим встал и взял с серванта пачку сигарет, принес пепельницу, предложил приятелю закурить. Он хотел, чтобы Кочнев прекратил заниматься ерундой. Но не мог и рта раскрыть.

— Не особенно, — сказал Дмитрий. — Я хотел, чтобы ты помог мне с пьесой… Нет, не писать. Когда закончу, то посмотри и скажи, что там и как.

Я в построении мало что понимаю — сколько ролей учил, но ведь там на другое смотришь. Сможешь?

Максим прокашлялся и задымил сигаретой. Кочнев последовал его примеру.

— Пожалуй. Сколько там тебе еще писать?

— Много. А с этой бессонницей не знаю, как быть. Не могу сосредоточиться. Сажусь писать, открываю дневник, просматриваю… Взгляд уходит, потом темнеет перед глазами. Вчера думал, что в обморок упаду.

Примерно то же, что ночью происходит.

— Что у тебя там по сюжету? — спросил Максим.

— Не умею я их пересказывать. Ну, живет девушка в одиночестве, и понемногу сходит с ума, у нее будто стены вокруг, куда ни пойдешь, везде плохо… Непонимание, злоба со стороны. — Кочнев с виноватым видом развел руками. — Когда пересказываешь, всегда получается банальщина всякая.

Максим кивнул, понимая, что придется им обоим с этой пьесой повозиться изрядно. Он не знал пока, что там в дневнике, есть ли вообще какая-нибудь опора для мысли, есть ли рубежи, от которых можно идти дальше. Переработка реальных фактов — каторжная работа, ты вторгаешься в область, где действуют неизвестные для тебя законы. Очень самонадеянно думать, что все получится легко и просто. Тот мир, к которому имеет отношение то или иное событие, обладает мощной гравитацией. Трудно удержаться на его орбите. Тебя может оттолкнуть в мировое пространство, либо притянуть и сожрать с потрохами.

Если же выберешь оптимальную траекторию, тебе повезет. Хотя не факт. Не каждый профессиональный литератор способен работать с тем, что когда-то происходило в действительности. Правда — упрямая вещь.

Кочнев имел смутное представление об инструментарии, необходимом писателю, в независимости от направления, в котором он работает. Максим не имел привычки распространяться подробно о своем ремесле в среде дилетантов и с осторожностью относился к тем, кто утверждал, что писать — дело плевое.

Только сел — и поехало. Вообще, от подобных типов, считал он, нужно было бежать — и как можно быстрее.

Хотелось надеяться, что Дмитрий так не думал. Иначе объяснить ему какие-то ключевые положения ремесла будет нелегко. Дилетант всегда встает на дыбы, когда кто-то пытается указать ему на его ошибки. Кочнев всегда был достаточно рассудителен и самокритичен — возможно, он и доведет дело до конца. Его стремление понятно, Максим был далек от того, чтобы осуждать приятеля, попавшего в трудное положение. Все-таки человек в очередной раз остался без работы. С другой стороны, стремление переметнуться, пускай и на время, в стан пишущих, могло оказаться обыкновенной блажью. Максим знал Дмитрия и в такой роли: любителя побахвальствовать, покрасоваться, продемонстрировать свое всезнайство и талант. Актером он был неплохим, но и только. В остальных вещах Кочнев разбирался весьма поверхностно.

Максим сбил пепел, затянулся.

— Хочешь, прочту немного? — спросил Дмитрий.

— Э нет. — Писатель поднял руку. — Не сейчас, погоди.

Максим откинулся на спину и посмотрел в потолок, ловя ускользающую мысль. Пиво старательно делало свою работу.

— А кем она была в свои двадцать два года?

— Да никем особенно. Училась на четвертом курсе Университета, — сказал актер. — Исторический факультет.

— На четвертом она должна была быть в этом году, или была в прошлом, когда повесилась?

Дмитрий полистал тетрадь, рассматривая даты и щурясь, словно близорукий. Наверное, глаза устали, подумал Максим. Бессонница — не шутки. А он еще хорошо держится, хотя прошло много времени… Что же все-таки происходит?

— В этом году она бы выпустилась… по-моему, так. Раз прошлым августом у нее были каникулы, значит, это перед началом пятого курса. Судя по дневнику, Ксения не очень-то этому радовалась. Пишет, что она очень устала, что ей все надоело…

— Типично для суицидника, — сказал Максим. — Кончают с собой, как правило, те, кто устал от борьбы с этим миром… Но это если была борьба.

— Вот именно, — сказал Кочнев. — Тут все сложнее. И, кстати, несколько листов из дневника потерялись. Их вырезали, будто бритвой.

— Ну, не понравилось то, что было написано, — предположил Максим. -

Я-то уж знаю, как это делается. У этой Ксении был компьютер?

— Не знаю, без понятия.

— Если был, то почему она писала не там, а в этой допотопной тетради?

Дмитрий пожал плечами, думая о том, как множатся вопросы, как лавина вопросительных знаков захлестывает его сознание. Он уже пробовал представить себе эту девушку, но воображение ничего ему не подсказывало. И хуже всего -

Дмитрий не мог выдвинуть хорошую версию ее смерти. Страницы отсутствовали, это бросалось в глаза. Но был ли в них ключ к разгадке?

Без четко просматриваемых мотивов он не сумеет привести сюжет пьесы к логичной развязке. Ударить в грязь лицом перед приятелем-беллетристом не хотелось.