Ожерелье Дриады

Заря потерла оранжевые ладони и коснулась лесных вершин. Сосны зажглись, охваченные мягким живительным огнем. Засияла золотая полоса на реке. В муромском лесу объявилось деловитое и бодрое утро. Казалось, оно шагает над землей по воздуху, согревая и пробуждая лес солнечным дыханием.

Часов в десять, когда утро давно прошествовало дальше по круглому глобусу, уступив место дню, Улита выбралась из палатки и, распрямляя затекшую спину, произнесла, с тоской адресуясь в пространство:

– Охо-хох! Старость не радость!

На берегу она обнаружила задремавшего десять минут назад Петруччо и, подкравшись к нему, гаркнула в ухо:

– Эй ты! А ну подъем!!! Ненавижу сонь и лентяев! Мужчина должен быть бодр и свеж с шести утра, чтобы успеть убить мамонта и насобирать страусиных яиц на утренний омлет!

– Я тебя удушу! – простонал Чимоданов. Веки он поднимал, как Вий, – руками.

Ведьма поморщилась.

– Фуй! «Удушу!» Какое скучное и мелкое желание! Скатывайтесь дальше, молодой человек! Успешной вам деградации!

Потеряв к Чимоданову интерес, она принялась ходить по лагерю и, разрабатывая охрипшие за ночь связки, петь:

– Подъем-подъем! Кто спит – того убьем!

После сотого повтора упомянутой кричалки послышался нервозный звук «молнии». Из крайней палатки высунулся опухший от сна Корнелий.

– О, первые ценители моего вокального дарования! – обрадовалась Улита. – Ну, и где они?

– Кто? – простонал связной.

– Цветы и аплодисменты!

Аплодисментов, однако, не последовало.

– Ага, ща! Не пой! У тебя нет слуха!

– У кого? У меня?! – начала раздуваться Улита. Задумалась, прикидывая, и добавила: – Ну пусть даже и нет! Зато у меня имеется голос!

К полудню Эссиорх закончил латать «Вуоксу». Разгладил латку тряпкой и выволок лодку на солнцепек, чтобы дать ей просохнуть.

– Как выглядела женщина, которую ты видел ночью? – вновь спросил он у Чимоданова.

Петруччо закрыл глаза, в который раз пытаясь представить скользнувшую в лес фигуру. Представить-то он представил, да вот только вспоминать было нечего. Все продолжалось одно мгновение.

– НИКАК!!! Отстаньте от меня!

– Но ты же как-то определил, что это не мужчина! Волосы? Очертания фигуры? Одежда?

– Ну… э-э… она такая… типа… э-э… дура, короче! – гаркнул Чимоданов. Мозговых переутомлений он не переносил.

Эссиорх безрадостно кивнул. Хотя Чимоданова и расспрашивали все утро, подробностями Петруччо их не баловал. С каждым разом становилось все меньше нужных деталей и все больше ненужных эмоций.

– Ясно. Теперь, когда у нас есть точное описание, будем караулить по очереди, – сказал Эссиорх.

– А если она попытается нас убить? Можно ее кокнуть? – мстительно спросил Чимоданов.

– Пока что она лишь прорезала одну из лодок. Причем с целью, которая нам неизвестна, – миролюбиво заметил Эссиорх и неторопливо начал сворачивать лагерь.

Перед самым выходом Корнелий, утверждавший вчера, что его уникальные носки только в воде и сохнут, робко подошел к Мефодию и шепотом поинтересовался, нет ли у него сухих носочков.

Глава 10 Spada da filo [1]

Сначала жених спрашивал невесту: an tu mihi mater familias esse velis («Хочешь ли ты быть для меня матерью семейства?»), и получал от нее утвердительный ответ; затем такой же вопрос задавала и она.

И.А. Покровский. История римского права

Когда Ромасюсик закончил дергаться, визжать и паниковать, он обнаружил, что рука, небрежно удерживающая его за одежду, принадлежит Арею. Едва бродячая шоколадка осознала это, как тотчас заглохла и сама испугалась своих попыток вцепиться зубами в запястье бывшему начальнику русского отдела мрака.

Вела машину Варвара. Она деловито рулила по Тверской в сторону Белорусского вокзала, изредка поглядывая в зеркальце. Руки, слишком близко и напряженно лежащие на руле, выдавали некоторую неумелость.

– Третий день за баранкой, а какое дарование! Всего две аварии и одна оторванная при парковке незакрытая задняя дверь, – задумчиво сказал Арей.

Варвара самодовольно усмехнулась и тут же, зазнавшись, едва не влипла в тормознувшую впереди машину.

Ромасюсика спокойствие голоса Арея не подкупило. Напротив, он мелко задрожал и предпринял робкую попытку выброситься на дорогу. С проезжей части он смог бы телепортировать. Находясь же рядом с Ареем – нет. Ран же Ромасюсик не боялся, будучи в основе своей шоколадным.

– Что, невесело тебе? Душа поет, а кардиограмма пляшет? – поинтересовался Арей.

Ромасюсик на глазах стал из шоколадного сахарным, из сахарного – мармеладным, и из мармеладного – желейным. А из желейного уже заваливался в глухую и безнадежную кексовость. Многократно обжегшись, он давно усвоил: не бойся стражей мрака, кричащих и топающих ногами, поскольку пугают они, когда бессильны, но бойся, когда они ласковы и вкрадчивы.

– В-в-весело! – промямлил он.

– Ну и чудесно. Как там поживает наш милый мрак?