Ожерелье для Эдит

И я решила начать прямо с рождения Эдит. Я всё приготовила для творческого процесса, но у меня в голове нет ни одной идеи. Как это писателям удаётся выдавать толстенные тома умных мыслей? Загадка. Я изрисовала полстраницы квадратиками, прямоугольничками, цветочками и человечками, но так и не смогла придумать, с чего начать описание. Вместо этого я, снова некстати, вспомнила, что незадолго до катастрофы в моей жизни я училась кататься на скейтборде, и у меня как раз начинало получаться (под чутким руководством этого Иуды). Я почувствовала сладкое дыхание июльского вечера, мятный вкус ветра, чудо румяного заката. Это я сейчас так почувствовала, потайная память подарила мне это. А тогда я ощущала только счастье оттого, что я тусуюсь в компании Антона, от радостного предвкушения, что, накатавшись до упаду, мы, на минутку заскочив к нему домой, и, кинув доски в коридоре, обнимемся, и, захватив по дороге друзей, завалимся в ночной клуб на дискотеку. Вернёмся мы домой далеко за полночь, не обращая внимания на… сейчас у меня язык не поворачивается сказать «предки». Подумать только, я говорила так о своей маме, грубила ей, пока не услышала их скандал по поводу папашиной подружки. Какое счастье, что после этого я перестала демонстрировать маме прелести переходного возраста, перенеся их вдвойне на отца. Какое счастье, что я не ссорилась с ней вплоть до её последнего дня. Мама! Зачем она погибла, а я осталась жить беспомощной калекой? Объясните мне кто-нибудь! Вот бы сейчас мне почувствовать непослушную доску под ожившими ногами! А, вернувшись с прогулки, увидеть в окне мамин силуэт. Но этого не будет никогда! Для чего тогда жить? Единственный «скейтборд», который мне светит, это вон тот гроб на колёсиках, моя инвалидная коляска. И появляться в ней на улице – одно сплошное унижение.

Зачем же тогда жить? А что, если… Я удивилась, что раньше не допёрла до этого. Таблетки! Да они распиханы по всему дому. Возьму любой флакончик и съем его вместо ужина. Классно! Вот тогда все попляшут, особенно, папаша. В школе только и будут говорить обо мне. Антон наплюёт на Мешкову и волосы будет на себе рвать из-за того, что бросил меня. В газетах появятся статьи с заголовками, типа: «ПОЧЕМУ ОНА СДЕЛАЛА ЭТО?» или «ЖЕРТВА ТЕРАКТА ПОКОНЧИЛА С СОБОЙ. КТО ВИНОВАТ?»

Воображаемые статьи настолько вдохновили меня, что я без посторонней помощи переместилась в кресло, промучившись, правда, минут пятнадцать, и поехала в соседнюю комнату, где в ящике комода лежала аптечка. Отца не было, а Ольга Петровна, конечно, на кухне или в ванной. Я легко дотянулась до нужного ящика и вытащила первую попавшуюся бутылочку. Снотворное, вот удача! Его принимала мама, чтобы уснуть и не ждать его, пока он шляется по своим подружкам. Это знак. Я положила на ладошку круглую белую таблетку, потом другую, зачем-то понюхала их, а потом одним махом высыпала их все. Я поднесла руку к лицу и стала запихивать их в рот. Но они почему-то не лезли. Минуточку, а как это всё проглотить? Мне нужна вода. Быстро крутя колёсами, я поехала к себе с набитым таблетками ртом. Как же горько. Хорошо, что утром я не допила чай, и он всё ещё стоит там, холодный и противный. Я сделала глоток, но только одна таблетка оказалась проглоченной. Меня затошнило. Сейчас, нужно сделать усилие. И сейчас же, как только я вторично поднесла чашку губам, мне на плечо опустилась чья-то тёплая рука. Я вздрогнула, расплескала чай на колени и обернулась. Не было никого. Начались глюки, решила я. У любого самоубийцы шалят нервы. Ну, всё, больше не отвлекаюсь, быстрее покончить с этим! Невидимая рука стиснула мне плечо, я даже почувствовала боль и, честное слово, сверху на меня хлынули горячие капли! Я боялась поднять голову, я не смотрела вверх, но я точно знаю, что это были слёзы, и никак не мои. Они падали в чашку, на макушку, на руки, колени и на пол. Заливают соседи, – дошло до меня. Я решилась взглянуть на потолок, но он был ужасающе бел и сух. И сейчас же я с омерзением выплюнула начавшие таять горькие, смертоносные горошинки. На пол противно плюхнулась белая кашица, несколько целых таблеток со стуком раскатились в сторону. Я откинула голову назад, чашка выпала из рук. Звон разбитого фарфора был негромким, но Ольга Петровна всё же услышала и вошла. Она попыталась вытянуть меня из кресла, но я мёртвой хваткой вцепилась в подлокотники. Она посмотрела на пол, на пузырёк, поднесла его к глазам, прочитала, ахнула и кинулась звонить отцу. Тот вскоре явился, начался допрос, который длился весь вечер. Я ничего не отвечала, видимо, часть проглоченного возымела своё действие: я не заснула, но находилась в каком-то туманном бреду. Когда меня всё-таки выдрали из кресла и уложили спать, я с тайной надеждой всматривалась в ночное небо, подарившее мне для обозрения лишь небольшой лоскутик, ушитый звёздным бисером, и не переставала гадать: чьи это были слёзы? Мамины? Ангела? Или…

Глава восьмая