Ожерелье

— Не знаю. Последняя вспышка была восемьсот лет назад. К тому моменту люди прожили на этой планете всего полвека. Для них это событие явилось полной неожиданностью. Города были неукреплёнными. Некоторые поселенцы погибли. Записи об этом остались путаные и неполные. Кажется, смута продлилась два года, пока не была найдена возрождённая богиня, и тогда отношения снова нормализовались.

— Значит, эти хаотические времена наступают всякий раз, когда Кешра умирает, и длятся до тех пор, пока не обнаружат её возрождение.

— Да. Предположение опирается на предания аборигенов, насколько эти предания вообще поддаются истолкованию. В них речь идёт о периодическом возвращении безвременья и раздора.

— И сколько же длятся промежутки мира?

— Иногда пятьсот лет, иногда тысячу, иногда две — смотря по тому, как долго живёт Кешра. Легенды у картезиан туманные. Лишь немногие из них зафиксированы письменно. Датировать их безнадёжно.

— Но число периодов однозначно.

— Абсолютно. Всего состоялось восемьдесят три возрождения.

— Восемьдесят три бриллианта в ожерелье, — вставил Генри.

— Верно.

— Если время жизни длится от пятисот до двух тысяч лет, то это означает…

— …культурную традицию продолжительностью не меньше ста тысяч лет, сударыня. И она в один день была разрушена несколькими идиотами — из алчности и корысти.

Мы молчали. Ладонь давно скрылась в её хитоне, оставив после себя ощущение пустоты. Дотрагивалась она до меня, судя по всему, непроизвольно, но умиротворяюще — оттого что чувствовала мою злость. И тем не менее прикосновение её пальцев вызвало у меня вспышку эйфории.

— В одном месте в ваших работах вы пишете, — сказала она, — что эти времена хаоса оказывают и позитивное действие.

— Без сомнения, ведь подумайте: при этом ломаются окостеневшие структуры. На то и революции. Разрушаются институты власти. Целые племена приходят в движение в поисках новых областей для заселения, плодородных пастбищ или богатых рыбных отмелей. Начинаются вооружённые конфликты. Генофонд смешивается.

— Ну, может быть, и так. Я вижу в этом лишь войны, насилие, изгнания, смерть и убийство. — Она оглянулась на Генри. Тот подавленно кивал и имел вид печального моржа.

— Значит, нам придётся просто подождать, пока из монастыря не спустится делегация и не примется за поиски возрождённой богини. Юной Кешры.

— Это может продлиться и тридцать, и сорок дней, — вставил Генри. — Спуск с высокогорья в это время года опасен из-за таяния снегов и схода лавин.

— Но как только девочку найдут и доставят наверх, в монастырь, можно рассчитывать на ослабление напряжения. А до тех пор мы должны соблюдать осторожность и держать ворота закрытыми.

— Я думаю, сударыня, — сказал я с колебанием, — на сей раз положение серьёзнее, чем когда бы то ни было.

— Отчего? — поинтересовался Генри.

— Может так случиться, что возрождения не будет.

Мэр повернулась ко мне, но ничего не сказала.

— Ожерелье неполное. Связь с далёкими предками может оказаться оборванной.

— Вы в этом уверены?

— Нет, конечно же нет. Как я могу быть уверен, если… — Я запнулся. Страх перехватил мне горло.

— Если? — Она встала.

— Монастырь… он производит такое жалкое впечатление. Такой ветхий.

— Естественно, он ведь старый. Больше ста тысяч лет.

— Если в этом мире больше не будет этого центра силы… Сударыня, это будет конец всему.

— Чёрт! — страдальчески сказал Генри.

— Не будем так скоро терять надежду, — сказала она, наклонилась ко мне и взяла мои руки. Её кожа была гладкой и прохладной, а прикосновения — на удивление полными энергии. — Когда вам станет лучше, вы мне непременно должны рассказать о вашем визите туда, наверх.

Я кивнул, не произнеся ни слова.

— Адью! — крикнул Генри.

Когда дверь за ними закрылась, к глазам у меня подступили слёзы. Я не мог бы сказать, почему. Было ли это из-за её прикосновений? Или то была моя скорбь по участи этого мира? Или жалость к себе?

— Спокойно, — сказал медкомп.

Четверо педальеров праздно висели в своих клетках за бортом и лениво давили на педали, выравнивая положение барки, когда порывы ветра, обрушиваясь с горного перевала Аваланч, грозили снести её прочь. Воздух был ледяной. Я поднял воротник куртки и дважды обмотал шарф вокруг шеи, но каждый вдох походил на холодный кинжал, вонзавшийся в лёгкие. Пропеллеры тихо жужжали. Балдахин, который старшина натянул для нас в качестве защиты от яркого солнца, теперь трепало, и ветер пел в голых проволочных растяжках мачты, парус с которой был спущен.

Старшина педальеров сидел на своём возвышении и время от времени подправлял поле суспензоров, чтобы удерживать предписанную высоту над террасой, простиравшейся перед монастырём.

— Сколько же это ещё продлится? — с нетерпением спросил посланник Флота и, когда очередной шквал ветра сорвался на нас с вершины горы Матин, надвинул треуголку себе на лоб.

— Понятия не имею, — сказал я.