Ovum

Шлем – белое яйцо, склеенное из кусков пластика, – смотрел на неё со стола двумя просвечивающими чёрными кругляшами на уровне глаз. Хвостик шлейфа загибался, как будто подзывал её: включи меня, включи.

Желтоволосый сказал Диане так: яйцо показывает глубинное. Такое, чего сам в себе боишься и не признаёшь, что оно там вообще обитает. Скрытую суть. А когда перестаёшь этого глубинного бояться, всё меняется. Чувствуешь себя, добавил, как будто целым снова.

Она же ради этого шлема сюда и приехала, в конце концов.

Диана подключает шлейф к переходнику, надевает на голову белое яйцо и на ощупь нажимает на клавиатуре ноута Enter.

Щелчок, темнота.

Как будто искрящаяся слабыми электроразрядами жидкость потекла вдоль позвоночника.

Перед глазами вспыхивает радужный свет, спустя секунду он гаснет

и Диана оказывается в пустоте

Она не смогла бы описать словами это состояние пространства, потому что тогда ей пришлось бы прибегнуть к общим и известным определениям, например, сказать, что пустота была чёрного цвета или что она была прозрачная – так чаще всего описывают пустоту, – но цвет в этой пустоте отсутствовал. Любой, чёрный, белый. И прозрачность тоже, потому что сквозь прозрачность должно же что-то просвечивать. А было вокруг неё только ничто, и это ничто обнимало Диану.

Больше всего пустота напоминала дизайнерское кожаное кресло с процессорами и пневмосистемой. В таком забываешь о весе собственного тела, не чувствуешь гравитации. Там жить можно, в этом кресле, как в космическом челноке на орбите. Хочешь – сиди, хочешь – лежи: достаточно только подумать, и пустота примет желаемую форму, подчиняясь импульсу мысли. Диана висела в этой пустоте, как в плотном воздухе или в мягкой тёплой лодке.

Она не знала, сколько продолжался её полёт – времени в пустоте не ощущалось, но вот перед глазами у неё замерцало, не как в начале сеанса, сломанным сканером, а будто ночью в горах, когда смотришь внутрь космоса. Из мерцания навстречу парящей в пустоте Диане появилась другая такая же Диана, точная копия, сестра-близнец. Она даже одета была так же – в розовый костюм-двойку и туфли на алой подошве.

И эта вторая Диана была безупречна.

Идеальное создание, совершенное человеческое существо. Высшая форма. Сама создавшая себя – из раненого ребёнка, из холодной кладбищенской глины, из тяжёлых бинтов. Из спецопераций, из всей причинённой справедливости и ярости Перехода.

Они поплыли в пустоте друг напротив друга, Диана и вторая Диана, зеркально отражая нежно-розовые татуировки в форме буквы А., похожие на затянувшийся ожог. Совершенство накатывало, как подступающий сразу по всем нервным окончаниям оргазм, – она поджала колени к груди, обхватила их руками, обняла себя, своё единственное и главное сокровище, свой источник силы, и так плыла в пустоте, сама с собой, сама в себе, прекрасная и цельная, пуля в полёте, выпущенная сразу в весь мир за пределами собственного тела.

Когда Диана сняла шлем, пустота осталась позади, как пустое разложенное кресло в премиум-классе самолёта после посадки.

Она ещё долго сидела за столом в кабинете на четвёртом этаже дальнего корпуса «тридцатки», смотрела перед собой в одну точку, чуть покачивала головой и едва заметно двигала губами. Если бы за окном висел дрон, наблюдатель на том конце подумал бы, что она молится, так это выглядело. Молится или считает в уме.

43. Чёрная. Раз и нету

Это должно было закончиться, рано или поздно.

Дружок мой седой заглянул ко мне вечером. Сказал, плохие новости, завтра приедут из Комитета, и ему нужно уходить, прямо сейчас. Я сказала, вот это номер. Спросила, а мы, а с нами что теперь? Он ответил, пока непонятно, может, обойдётся всё. Спросила, чего он так боится, не арестуют же его. Максимум, ну, приедет officière, сядет в кабинете, и продолжит он делать то же, что и раньше, только под ней. У всех так.

Дружок мой усмехнулся, сказал, не его вариант. Было, сказал, уже с ним такое, он в курсе, как оно. Поначалу не тронут, потом уволят, потом окажется, что его имя в списках, и он даже не узнает, в каких именно. В плохих. Пройдёт ещё немного, возьмут на улице или в парке на скамейке и отвезут за кольцо, на Тёмные. Умеют они, сказал, сжимать жизнь в точку размером с объектив уличной камеры для распознавания лиц. Так что лучше он сам. Тем более места он знает.

Я его раньше не спрашивала про Тёмные и сейчас тоже не спросила. Думала, останется у меня до утра, но он не остался.

Сказал, со Славиком осторожнее. У него там по трекам не всё так просто.

Кто бы сомневался. Я не сомневалась.

Сказал, может, снова увидимся, лет через двадцать, да?

Попрощались.

А утром приехали Сёстры, на двух джипах с пулемётом, и сразу за ними чёрный минивэн. Автоматчица встала у входа в корпус, где мы жили.

Толстая серая белка с рыжим хвостом сидела на дереве за забором, я видела её из окна, и автоматчица её тоже видела. После пятой волны, когда зачищали вымершие кварталы в центре, в квартирах находили трупы с обглоданными лицами и выеденными животами. Много таких фоток постили. Писали, это крысы, грызуны.