Ovum

Славик оказался крепышом с жёлтыми волосами, как из рассказов Бунина, ему бы половым в трактир на Волге, водку разносить, круглолицый, загорелый. Сказал, в офис не ходит, работает от заказа к заказу, то в Африке, то в Азии. О, говорю, в Африке, как интересно, расскажите что-нибудь? А то я вот, например, давно из дома не выходила, отвыкла от общества, только скрипты и конф-коллы приёмки. Я, сказала ему, в порноиндустрии в основном, если по-старому, тоже от заказа к заказу.

Он покраснел под загаром, притих. Про Африку не рассказал. Выпили мы там много, в этом ресторане.

Утром проснулась, смотрю, Славик рядом лежит. Загар у него оказался только до футболки, руки и шея, ну и лицо тоже. Он лежал и сопел, как кот, и выглядел во сне лет на десять младше, чем вчера в ресторане. Я пожалела, что его затащила, нам же ещё на объект этот ехать, а вдруг он придумает себе что-то, разговоры начнутся, объяснения.

Встала, включила чайник, решила, буду с ним нейтрально, как будто так и надо, как будто для меня это в порядке вещей, потом закурила, и он проснулся от дыма. Ворочался сначала, закрывался одеялом, потом не выдержал, сдался, открыл глаза, увидел меня.

Сказал, привет, я Славик.

Отлично, вот и познакомились.

Он спросил, а что вчера было? Сказал, акклиматизация, очень голова болит, и язык еле ворочается.

Я ему говорю, думаешь, это из-за акклиматизации? Я думаю, это из-за двух бутылок вина за ужином, если не трёх, другой человек умер бы.

Он смеётся, говорит, к вину я привык. А что было-то?

Говорю, трахнула я тебя, милый мой, хороший, пьяного и без твоего согласия, на этой вот кровати, под люстрой начала нулевых, производства Германии, хрусталь, металл.

А он спрашивает, под запись?

Когда студийные мужики такое спрашивали, с хохотком, и пузик трясся, я отвечала, конечно, сладенький, под запись, на память. Хорошая шутка, учитывая обстоятельства. А этот спросил так, будто точно знал, что со мной делать, если я отвечу да, под запись. И куда спрячет труп, тоже знал.

Затянулась, сказала, нет, конечно, что ты.

Помолчали. Посмотрели друг на друга. Он первый съехал, заныл, ты не понимаешь, последний шанс эта работа. Я сказала, ну ты прямо удивил. Вот квитанция, видишь, на холодильнике, вот ещё квитанция, вот уведомление о задолженности, вот предупреждение о выселении, об отключении электричества, так выглядит последний шанс, посмотри. А то, что ты называешь последним шансом, ещё неизвестно, насколько он последний.

Он сказал, всё гораздо серьёзней.

Ну расскажи, если серьёзней.

Рассказать он не успел. В дверь позвонили, я подумала сначала, не буду открывать, но звонили, и звонили, и звонили. Ладно, что уж, открыла, а там дружок мой, в свитере с оленями, в стоптанных тимберлендах, как будто не уходил. Говорит, привет, одевайся, повезу тебя на объект. И тебе привет, Славик, ты тоже одевайся.

24. Инженер. «Тридцатка»

От вокзалов до «тридцатки» ехать было как в другой город.

На поезде быстрее – по прямой до «Красного строителя», но я знал, с кем связался: с утра им было не до поезда, поэтому поехали втроём на такси.

Районы новостроек за внутренним кольцом тянулись коридором: стены в тридцать, сорок этажей, полоски неба между ними, немного неба сверху. Водитель качал головой, спрашивал: зачем столько людей, для чего, куда?

– Они пустые, – сказала Чёрная. – Законсервированные. Не успели заселить до Эпидемии, а потом война и Переход.

Водитель затих.

Это казалось даже уютно – коридор из пустых домов.

За новостройками ползли районы пятиэтажек: плесень, чёрные окна, фасадная сетка. Сквозь сетку светились вывески: табак, мясо, молоко. Ходили люди.

Добрались на место через полтора часа.

Тёмные территории начинались в шести километрах, за пропускным пунктом Бутовского гарнизона. Перед последней волной там выкорчевали лес, зачистили местность, чтобы лучше простреливалась – получилась поляна с футбольное поле. Потом пункт разобрали, поляну засадили ёлками. Лес всё сожрёт.

Забор вокруг «тридцатки» покрасили давно, ещё когда всё работало здесь. Нарисовали на бетонных плитах деревья, горы, морской берег. Летом непонятно зачем – и так вокруг лес, зато хорошо зимой или если тебя привозят сюда ночью, в дождь, в ноябре. Вдоль асфальтовой дорожки рисунок неплохо сохранился, только немного выцвел, и в темноте и в сумерках забор можно было принять за живую изгородь, высокий кустарник, заросли камыша. Возле ворот и бывшей проходной краска стёрлась, осыпалась, остались только сине-зелёные ошмётки здесь и там. Пятна Роршаха, фрагменты фрески на бетонном блоке ПО-2.

Слева от проходной – синие ворота, по бокам круглые белые фонари. За спиной – лес, за воротами – тоже лес.

Чёрная сидела на заднем сиденье в солнечных очках, пила воду. Славик нервничал, вертел головой.

– Это что?

– «Тридцатка», – сказал ему. – Бывший психоневрологический диспансер номер тридцать. Тихое место, хорошее. Лес кругом, природа. Можете, пожалуйста, ворота открыть?

Водитель вышел, толкнул синие створки. Замка на них не было. Въехали на территорию.