Отворите мне темницу

«Тяжёлое происшествие в лазарете. Ерёма Рваный вздумал взять Василису за руку – как он сам уверял. Может, и не за руку, но, болван, за что-то, безусловно, взял! Такого крика я никогда в жизни не слыхал! Вопила отчаянно, на пронзительном fortissimo – и в конце концов лишилась чувств. Какой сильный контраст с прежним абсолютным безразличием… К несчастью для Ерёмы, поблизости оказался не Антип, а Ефим. Отдирали его от Рваного всей палатой, в результате – угловые нары рассыпались по досочкам, у троих – шишки с синяками, у Рваного основательно разбита голова. Хорошо ещё, что прибежала Устя с ухватом и навела порядок. Обошлось без караульных и начальства: это было бы сейчас очень некстати. Рваный жив, но страшно напуган, и двух зубов уже не вернуть. Божится, что ничего худого и в мыслях не держал. Василису привели в чувство, и до самой ночи она пряталась в чулане. Ни в коем случае больше не пускать её в палату к мужчинам! Видимо, тяжёлые воспоминания слишком свежи, как бы не начался рецидив… Однако, прежде она вовсе не обращала внимания на такие вещи, просто позволяя делать с собой что угодно! Безусловно, положительная динамика налицо! Илья Кострома по просьбе Устиньи проводит разъяснения в палате. Вероятно, его послушают.»

«О своём прошлом Василиса не говорит ни с кем, даже с женщинами. Устинья рекомендует не настаивать, и я с ней согласен. Несложную работу выполняет хорошо, стирает и моет чисто. Все свободные часы проводит со своей геранью или осматривает ёлки и кусты возле лазарета. Думаю, стоит где-то достать ей ещё цветов. Антип по-прежнему всё свободное время рядом с ней. Хотелось бы мне знать, что у этого мужика в голове! Можно было бы предположить, что он влюблён, но совсем непохоже… Возится с Василисой, как с ребёнком! Впрочем, чужая душа – потёмки.»

«Значительный шаг вперёд: Василиса попросила заступ, чтобы выкопать в тайге какие-то кусты. Антип сказал, что сделает всё сам. Неужели мы с Устей всё же вернули к жизни эту душу?! Боюсь радоваться… Да и моей заслуги здесь ни капли: всё сделали Устинья и Антип. Ей-богу, вот возьму и напишу научную статью! Интересно, что по этому поводу скажут петербургская кафедра психиатрии и профессор Балинский?»

Такого рода записями были заполнены уже две толстые тетради. Несомненно было, что в поведении недавней убогой происходили разительные перемены.

– Теперь не напортить бы нам только! – со страхом говорила Устинья, заглядывая по вечерам в записи Иверзнева. – Ведь впотьмах мы с вами идём, как слепые тычемся! А тут шажок неверно сделать – и всё обратно вверх тормашками полетит! Вон сколько шуму после Рваного было!

– Ничего, будем работать. – бодро говорил Иверзнев. – Организм молодой, должен справиться. А мы поможем по мере сил! Главное – продолжать и не сдаваться! Прогулки, новые впечатления, разговоры, у кого язык ещё не отсох… да-да, Устя, надо постараться… Ну, и цветы, разумеется! Антип, непременно выкопай то, что Васёна просила!

Так и вышло, что в одно из ясных, жарких дней в конце июля Василиса была усажена на телегу и вместе с инженером и братьями Силиными отправилась «на «глину».

– Да гляди черемши надёргай, Васёнка! – напутствовала её Устинья. – Сколь сумеешь, столько и принеси, заквасим на зиму-то! И зверобою, и мышьей травки! И на дальних горушках шалфею! Но в болото за игирем не лезь, утонешь ещё: опосля сама накопаю… Эх, самой бы мне выбраться, самый травный сбор пропадает! Да народу вон сколько погорело!

Устинья была права: от жары и суши в тайге начались пожары. Три дня назад огненной волной накрыло заводских «жиганов», которые томили уголь в лесных ямах. Двое погибли на месте, ещё один – умер от ожогов в лазарете, между оставшимися четырьмя Устинья и Меланья разрывались с утра до ночи. К счастью, вскоре после этого прошло несколько гроз, заливших пожарища, и угроза нового пожара стихла.

День стоял знойный. От вековых елей с растрескавшейся ржавой корой шёл густой смоляной дух. Высоко в ветвях слышалось деловитое стрекотание белок. В буреломе, щёлкали, прыгая с сучка на сучок, пёстрые сойки. Из сырой щели оврага пахло прелой хвоей, грибами. Чуть слышно бормотал бегущий по дну ручей. Повсюду желтели островки цветущих саранок.

– А пошто ж сейчас-то их брать нельзя, Васёнка? – поинтересовался Антип, стараясь не наступать на хрупкие таёжные лилии.

– А без толку. – не оборачиваясь (она шагала впереди) отозвалась Василиса. – Свянут, и всё. Луковки – их только по осени. Стебель сжухнет, а вся сила в корень уйдёт. Тогда и брать можно. И пересаживать… куда вздумаешь…

Голос её начал прерываться. От долгих речей Василиса ещё уставала, и далее расспрашивать Антип не стал. Поудобнее перехватил заступ и свернул вслед за серым сарафаном на заброшенную просеку, где среди поваленных, обомшелых сосновых стволов пробивался молодой малинник.

Малины было много: колючие веточки краснели тяжёлыми, уже начавшими падать в траву «пуговками». Пока Василиса придирчиво выбирала кусты получше, Антип набрал полную пригоршню тёплых от солнца ягод.