Ответственность

Они посмеялись над таким опасением. В этот теплый летний вечер, под тополями, истомленными дневным зноем, трудно было представить себе такую возможность.

— А ты с кем-нибудь советовался насчет такого письма?

— Нет, — решительно ответил Сеня. — И не надо. Только с тобой. Да вот еще очень бы надо с одним человеком.

Он еще не успел сказать, кто этот человек, потому что был уверен, что мама сама догадается и, конечно, станет возражать или просто промолчит, что равносильно возражению. Она и в самом деле догадалась:

— Бакшин. — Минуту подумала и удивила Сеню своим согласием: — Да, он может дать верный совет.

Каким будет этот «верный совет», она не сказала, а Сеня, обрадованный тем, что она согласилась с ним, не стал допытываться.

И еще осенила его одна мысль, до того простая и ясная, что он даже не сразу поверил, что это как раз и есть то самое средство, которым хочет там, где он может это сделать, победить зло. Победить не злом, которым невозможно победить зло, а именно силой справедливого решения задуманного им дела. Осчастливленный ясностью этой мысли, он засмеялся, как тогда в разрушенном городе у Бакшина, когда так же неожиданно пришло счастливое решение стать строителем.

Глава десятая ГОРОД НА ЛАДОНИ

«НЕ НАМЕРЕН ОТСТУПАТЬ!»

Поздней весной 1955 года Сеня — Семен Иванович Емельянов — приехал из Сосновых Гор, где работал заместителем начальника строительства жилого массива. Его вызвали в стройуправление радиограммой. Вызов был срочный, но рейсовый пароходик довоенного выпуска признавал только свои собственные сроки, не подчиняясь даже расписанию. Почти сутки вспенивал он винтами воды сначала неторопливой таежной Весняны, потом могучей Камы, пришвартовывался к пристаням или просто к мосткам, где его ожидали пассажиры — лесорубы, колхозники или такие же, как Емельянов, командированные.

В город пароход прибыл рано утром. Сеня решил сначала зайти в стройуправление и оттуда позвонить маме. Она, конечно, уже давно встала.

Широкую лестницу управления сторожили два железобетонных льва, по одному с каждой стороны. Почему львы? Об этом Сеня никогда не задумывался, прыгая через ступеньку, подгоняемый деловым пылом. Здание выстроено в те времена, когда еще не было борьбы с излишествами и каждый мог возводить все, что хотел, и в каком угодно стиле. Денег не жалели, размахивались монументально.

И только сейчас, когда торопиться было некуда, он, степенно поднимаясь по ступенькам, подумал: при чем тут львы — не зоопарк все-таки. Уместнее было бы поставить с одной стороны Давида, что ли, в ушанке и с мастерком в руке, а с другой — Венеру, приодев ее в комбинезон и вручив малярную кисть.

Тяжелые двери, солидно вздохнув, открылись. Сеня вошел в огромный и сумеречный вестибюль. Знакомый вахтер дядя Вася (почему-то повсеместно вахтеры считаются «дядями», а уборщицы «тетями») приветствовал его доброжелательно и слегка покровительственно, не поднимаясь из-за своего вычурного дубового столика, похожего на малый жертвенник. Непочтительно присев на столик, Сеня набрал номер домашнего телефона. Несколько длинных звонков — мамы нет, наверное, уже в клинике, срочный вызов. Позвонил в клинику и услыхал обесцвеченный усталостью женский голос:

— Клиника слушает…

— Доброе утро. Мне надо Таисию Никитичну. Это ее сын.

— А!.. Здравствуйте. Сейчас скажу.

Недолгая тишина, потом снова женский, но уже бодрый мамин голос:

— Сеня?

— Мама, я приехал…

— Ох, как хорошо! Я как раз думала о тебе. Ты очень мне нужен.

— Ты думаешь обо мне только когда я нужен?

— Да что ты. Я всегда думаю о тебе, но сейчас совсем особый случай… — Она помолчала, как бы раздумывая, говорить дальше или не надо, и Сеня понял, что мама особенно чем-то встревожена, и уже хотел спросить, что же такое случилось, но тут она сама неожиданно спросила:

— Ты помнишь Ожгибесова?

— Как же я могу его не помнить? — Он еще хотел добавить, что вообще старается не вспоминать о нем. Не особенно-то стремится он обременять свою память старым, отжившим злом. Но в трубке снова зазвучал мамин голос, непривычно медлительный и вроде как бы задумчивый:

— Я давно хотела с ним встретиться. Ты ничего этого не знаешь. Я не говорила тебе. И даже писала ему, а он все уклонялся. Избегал.

— На его месте и я бы тоже…

— Не надо, все это не надо теперь говорить и вспоминать. — Короткое молчание, словно мама вздыхает или собирается с силами. И вот она сообщила: — Ну, а теперь мы и встретились…

— Отважился! Как это он?

— Вчера привезли к нам. Старые раны.

— Ах, да, Он ведь там здорово воевал. Ты, в общем, прости меня…

— Ты надолго? — спросила мама, завершая разговор.

— Еще не знаю. Откуда он взялся?

— Как только освободишься, сразу приходи. Слышишь, сразу. Я буду до обеда в клинике, а после, до шести, в институте.