Ответ знает только ветер

Когда она его вызвала, мы с ней направились к входной двери. И она была опять так же холодна, замкнута и недоступна, как в первый час нашего знакомства. И, разумеется, не стала провожать меня вниз. А попрощалась в дверях своей квартиры. И отдернула руку, когда я хотел ее поцеловать. На этот раз она не стала дожидаться, когда я войду в лифт. Дверь квартиры сразу же захлопнулась.

Такси еще не подъехало, когда я вышел на стоянку. Мне пришлось подождать. Из нагрудного кармашка сорочки я достал пачку сигарет. И при этом заметил, что там торчала какая-то записка. Я ее вынул и увидел, что это — та самая открытка, на которой я написал: «Благодарю за все». Пока я говорил по телефону, Анжела, видимо, взяла ее, подумал я. Потому что одно слово было зачеркнуто, а другое надписано — ее крупным, размашистым почерком. Я долго стоял под фонарем у входной двери, курил, пуская колечки дыма и глядя на открытку.

Я написал «Спасибо за все».

А теперь было написано: «Спасибо ни за что».

31

Он лежал на полу лаборатории в огромной луже крови, от его лица почти ничего не осталось. Лежал на боку, и та часть лица, которую разорвало, разлетелась по комнате в виде осколков костей, кусков кожи и жил, и везде кровь, очень много крови. Лужа крови, в которой он лежал, испачкала и окрасила его рубашку, брюки, волосы и руки.

Я стоял и смотрел неотрывно на то, что некогда было человеком, и грустный Луи Лакросс стоял рядом; это он привел меня в эту комнату, уставленную столами с разными инструментами, горелками Бунзена, химикалиями и микроскопами. Люди ходили по комнате, фотографировали труп и посыпали графитовой пудрой столы, полки и инструменты — искали отпечатки пальцев. Их было шестеро, и в комнате с зарешеченными окнами было нестерпимо жарко. Я не мог узнать покойного и спросил:

— Кто это?

Лакросс ответил:

— Это был Лоран Виаль.

— Боже милостивый! — только и мог я сказать. Красавец Лоран Виаль, бывший короткое время любовником Анжелы и ставший ее другом. Мои мысли были еще настолько поглощены Анжелой, что я первым делом подумал о том, как она воспримет это известие. И я сказал:

— Еще сегодня в середине дня я видел Виаля в ресторане «Феликс».

— А я еще три часа назад ужинал с ним, — сказал Лакросс. Он был бледен и так взволнован, что стоял с зажатой в углу рта сигаретой, но не курил.

— Кто мог это сделать и каким образом?

— Это был выстрел из пистолета большого калибра с глушителем. С очень близкого расстояния. Практически прямо в затылок.

— Значит, это был один из здешних работников или знакомый Виаля — окна ведь зарешечены, и мы на втором этаже.

— Да, — мрачно согласился Лакросс. — Это лишь ухудшает дело. Наверняка этот человек, до того, как убил, разговаривал с Виалем, во всяком случае — он его знакомый.

— А как он сюда вошел — я хочу сказать, в здание?

— Здание всю ночь открыто, — ответил Лакросс. Сигарета в углу рта поднималась и опускалась, когда он говорил.

— А охрана?

— О чем вы говорите? Я же сказал вам, что у нас остро не хватает людей. Кто не участвует в операции, получает выходной и отсыпается или работает в канцелярии. Любой с легкостью мог сюда войти, если был знаком с Виалем. Ведь и я свободно вошел сюда три четверти часа назад, чтобы узнать, удалось ли Виалю что-нибудь раскопать. Я его и обнаружил. Я сразу же позвонил в уголовную полицию в Ниццу, так как то, что здесь произошло, выходит далеко за рамки моих полномочий и дело принимает все более крутой оборот. Комиссар Жак Руссель уже прибыл, он расспрашивает сейчас разных людей — ищет свидетелей. Слава Богу, он привез с собой несколько офицеров полиции.

Один из расхаживавших по комнате — седой и в очках — перевернул труп на спину, чтобы его осмотреть.

— Это доктор Вернон, здешний судмедэксперт, — пояснил мне Лакросс.

Вернон дружелюбно кивнул мне и начал ковырять пинцетом в кровавой каше, бывшей некогда лицом Лорана Виаля, может, его губами, которые целовала Анжела. Большая муха села на кровавое месиво. Доктор Вернон даже не стал ее сгонять. Он сдвинул с места то, что осталось от головы, ощупав рукой окровавленный затылок.

— Вот оно где, дети мои, — сказал он Лакроссу. — Входное отверстие. Оно маленькое. А лицо — в клочья. Ясно — пуля дум-дум.

— Очевидно, Виаль сидел. Вероятно, за одним из приборов, — пояснил мне Лакросс, — а убийца стоял за его спиной. Виаль умер прекрасной смертью. Ни о чем не подозревал — и уже на том свете. Я бы хотел так умереть.

— Я думал, разрывные пули существуют только для винтовок.

— Для пистолетов тоже, дитя мое. — Доктор Вернон, несомненно, очень давно работал в полиции. Он уже ничему не удивлялся, никогда не обманывался. Человек, не питающий иллюзий и не испытывающий ужаса при виде того, что ему предстояло обследовать. Странный субъект. Или это его забавная манера называть всех «дети мои» была всего лишь игрой, защищавшей Вернона от того, что его все-таки ужасало, рвало за сердце и потрясало?