Ответ

— Задача не из легких, дорогой барон, — отозвался государственный секретарь. — Задача не из легких, — повторил он еще раз, чтобы выиграть время, испытывая при этом сладостное хмельное чувство, словно невинная девушка, которая еще противится, хотя и сама знает, что скоро сдастся; полное, стыдливо улыбающееся лицо его млело, все ближе придвигаясь к мощному носу барона. — Если бы не университетская автономия…

Барон отмахнулся. — О, это оставьте!

— К сожалению, он так восстановил против себя ректора…

— Ректор смирится, — с улыбкой прервал его барон.

— Ректор упрям и глуп, — заметил Игнац. — А глупость неподкупна.

— Вы его вразумите, дорогой друг.

— Если бы все зависело от меня!.. — Игнац улыбнулся. — Но, в конечном счете, тут замешана корпорация «Хунгария», которая…

— Это еще не «в конечном счете»… в конечном счете тут замешано нечто другое, — опять прервал его барон.

Игнац с любопытством, вопросительно воззрился на хозяина дома, вытиравшего огромным белым шелковым платком потный затылок. — Не понимаю вас — Ну-ну, как это не понимаете. В конечном счете замешан ваш министр! — прокартавил барон, и две пары очков на мгновение скрестились. — Да, ваш министр, который вот уже три года подстерегает удобный случай, чтобы отыграться на профессоре Фаркаше, выместить на нем свою смехотворную злобу, достойную Гаргантюа. Так вот, министра вы предоставьте мне, дражайший друг!

Оба господина на секунду умолкли, и сразу же их захлестнул гул нарядной толпы. — Еще что-нибудь? — спросил барон. — Гостиная опять отступила. — Моя задача стала бы значительно легче, — проговорил Игнац, — если бы Фаркаша уговорили объясниться…

— То есть отказаться от сказанного?.. На это не надейтесь! — Очки барона опять на секунду сверкнули прямо в очки государственного секретаря. — Вы знаете даму, которая сделала попытку покончить с собой в лаборатории профессора Фаркаша?

Игнац засмеялся. — И это знаете, дорогой барон? — Я знаю все. Вы знакомы с ней? — Она жена некоего журналиста по имени Геза Шике… — Знаю, — прервал барон. — Я спрашиваю, знакомы ли вы с ней, дорогой друг.

— Знаком.

— Что она за женщина?

Игнац задумался. — Довольно любопытная особа, — проговорил он. — Ее отец был старшим чабаном в одном из крупных поместий Шомодьского комитата, так что девочка приехала в Пешт к родственникам буквально из батрацкой лачуги. Кажется, поначалу работала даже на фабрике, пока лет шестнадцати — семнадцати не вышла замуж за этого Шике. Редкая умница.

— Характер?

— Непроницаемый, — пожаловался Игнац. — Каким-то непоколебимым, из глубины веков идущим спокойствием пронизан весь ее habitus.

— Habitus?

— Ну да… повадка ее, все существо, — пояснил Игнац. Человек ради нее, допустим, душу выложить готов, но он не в силах ни на йоту поколебать ее ни в чем. Точно так же бессильно над ней и время, ведь, по моим расчетам, ей уж за тридцать, но выглядит она восемнадцатилетней нетронутой девочкой. Именно непоколебима!

— Однако это самоубийство несколько не укладывается в нарисованный вами портрет, — отметил барон, наблюдая из-за очков игру чувств на лице государственного секретаря.

— Не укладывается, черт возьми! — Игнац засмеялся. — Она выживет. И будет красивее, чем когда-либо.

— Мужа ее знаете?

— Только понаслышке. Собирался стать писателем, а вышел третьеразрядный журналист.

— Стиль у него слабоват, — сказал барон, вынимая из внутреннего кармана смокинга сложенную газету. — Но умеет блюсти дистанцию между чувством и его описанием, а потому на каждом шагу спотыкается о собственные страсти, что есть вернейший признак дурного писателя. Самоубийство своей супруги он, видимо, особенно близко принял к сердцу, ибо отреагировал на него на редкость жалкой по стилю статьишкой.

Пухлое бледное лицо государственного секретаря внезапно налилось краской. — Шике написал об этом?! — воскликнул он, непроизвольно потянувшись за газетой, — На свой лад, — усмехнулся барон, отводя газету от Игнаца.

— О самоубийстве?

— Ну что вы! — Барон развернул газету. — Об этом, разумеется, ни слова. Думает одно, говорит другое, как это принято у господ журналистов. Он излагает дисциплинарное дело, возбужденное против профессора Фаркаша, с самыми широкими заходами, дополнениями и прикрасами.

Государственный секретарь стукнул кулаком по роялю. — Успокойтесь, дорогой друг, — улыбнулся барон, — эта статейка решительно ничего не меняет в истинном положении вещей. Вы, очевидно, позаботитесь о том, чтобы ректорат университета опроверг пошлую клевету и, в случае необходимости, привлек газету к ответственности. Вопрос лишь в том, не одобрен ли этот слабенький стилистический опус госпожою Шике?

— Исключено! — буркнул государственный секретарь. — Ну-ну! — крякнул барон, устремляя на него скептически поблескивавшие очки. — Du glaubst zu schieben und du wirst geschoben[65], — как говорит наш приятель Гете.