Ответ

— Я так и знала, — воскликнула она невольно, увидев Барнабаша. Ее узкое и тонкое лицо, обрамленное гладко зачесанными назад седыми волосами, выражало одновременно облегчение и растерянность. Руки приподнялись, словно хотели обнять юношу, и тотчас опустились, будто пристыженные собственным порывом. Подвижное лицо, как и выразительные движения девически стройного тела, выдавали самые затаенные мысли, на каждом шагу попирая стыдливую сдержанность ее натуры. Доверить ей какую-либо тайну было жизненно опасно, она не умела лгать ни единой клеточкой своего тела.

Барнабаш поцеловал маленькую белую ручку с узким запястьем.

— Что вы знали, тетушка Янка? — спросил он.

— Что ты придешь ко мне.

— Откуда же вы знали?

Старушка покраснела.

— Ты давно не был у нас, — проговорила она неловко. — Вон как ты замерз, сынок, пойдем в мою комнату, к печке.

Днем в этой четырехкомнатной квартире с огромными печками Хардтмута топили только в двух комнатах, столовую же протапливали лишь вечером, к ужину. Супруги были зябки, чувствительны к холоду, и, как ни экономили, на отопление уходило больше, чем на еду, просторные, словно залы, комнаты с множеством окон буквально пожирали дрова. Барнабаш, содрогаясь, каждой клеточкой вбирал в себя тепло.

— Я заскочил всего на минуту, — сказал он, входя следом за тетушкой Янкой в ее комнату. У старушки даже спина как будто винилась в чем-то. — Дядюшки Элека еще нет дома?

На столике возле печки горела лампа под розовым шелковым абажуром, отбрасывая стыдливо-кокетливый свет на стоявшие справа и слева уютные мягкие кресла.

— Ты не вытер ноги, Барнабаш, — заметила тетушка Янка, укоризненно поглядев на едва различимое простым глазом пятнышко, оставленное на смирненском темно-розовом ковре ботинками студента. — Откуда ты сейчас, сынок?

Она все еще ни словом не помянула о приезде дочери, о чем при иных обстоятельствах сообщила бы в первую же минуту. Притворяться она не умела: ее мысли явно были заняты другим. Барнабаш еще раз метнул быстрый взгляд на улыбающееся смущенное лицо старушки и тоже отвел глаза. Значит, его мать уже побывала здесь и тетя Янка все знает.

— Ноги я вытирал, — отозвался он мрачно.

Служанка внесла на резном деревянном подносе абрикосовую палинку в пузатой с длинным горлом бутылке и сигареты в серебряной коробке.

— Ты не выпьешь? — спросила тетя Янка. — Может, поешь что-нибудь? Останься к ужину.

— Не могу, — сказал студент.

— У тебя дела?

— Боюсь, что и дядюшку Элека не дождусь, — сказал Барнабаш.

Старушка едва заметно покраснела.

— Он будет очень сожалеть. Но ты хоть согрейся прежде!

— У вас все хорошо, тетя Янка? — спросил студент.

Он не испытывал никакого желания затевать сейчас разговор о его «деле», обсуждать хотя бы в самой тактичной форме, может быть, защищаться или, хуже того, обвинять. Внезапно он встал.

— Целую ручки, мне пора. Как-нибудь зайду, посижу подольше. Я просто так забежал, посмотреть, как тут вы все.

Старушка разглядывала свои лежавшие на коленях руки. Она понимала, что выдала себя, хотя и не погрешила против совести: ни словом не обмолвилась об утреннем визите госпожи Дёме, которая специально наказывала утаить от сына ее посещение. Господь свидетель, думала она, поникнув головой, я не сказала ни словечка, но этот негодник выведал все в два счета. Насквозь меня видит, словно по книге читает. Она чувствовала, что Барнабаш за ее спиной переминается с ноги на ногу, дожидаясь, когда можно будет ускользнуть.

— Ну, да, конечно, — проговорила она. — На минутку заглянул, значит… Уже уходишь?

— Ухожу.

Тетушка Янка продолжала разглядывать свои руки.

— Ты мне только одно скажи, спать-то тебе есть где? — спросила она, помолчав.

— А почему бы нет? — покраснев, ответил Барнабаш, глядя на затылок старой женщины; покраснела и тетушка Янка, слушая, с какой бессовестно естественной интонацией он лгал ей.

— Словом, моя матушка побывала здесь? — спросил Барнабаш, проглотив комок в горле.

— Побывала, сынок, — подтвердила старушка. — Но если ты не хочешь, не будем говорить об этом.

Барнабаш стоял у окна, повернувшись к ней спиной.

— Можем и поговорить.