Ответ

Старик покачал головой.

— Пришлите ее ко мне, я утешу ее, — рассеянно предложил художник. Но тут же пожалел о сказанном. — Ей нужно объяснить, — и, вытянув длинную руку, он нежно погладил гостя по плечу, — ей нужно объяснить, что когда-нибудь придет час и сынок ваш все равно умрет… Да, да, это так… я верно говорю, это наказание неизбежно. О, сознавая это, мать многое может простить своему сыну. Даже то, что он не похож на нее.

— Это бы еще не беда, лишь бы порядочным человеком остался, — в отчаянии простонал старый коммерсант.

Художник опять погладил его по плечу.

— И порядочность его на ее порядочность не похожа. Дорогой друг, не обессудьте, ежели я напомню вам о том, что вчера говорили вы сами: торговому человеку, объясняли вы, нельзя обойтись без обмана, иначе впору ему сразу прикрыть свое дело. Ну а если ваш милый сын… мне, право, неловко… если он иначе понимает порядочность? Это все громкие слова, прошу прощения, просто громкие слова! Так что будем говорить лишь о фактах: о том, что человек смертен!

Яркий солнечный свет вливался через огромную стеклянную стену мастерской, все затопляя и озвучивая все, что желало звучать, — и сверкающие белизной стены, и волосяные трещины, разбегавшиеся по ним, выдававшие их обреченность. Ослепительной голубизной сверкала бархатная обивка кресла, напоминая о далеком лете, проведенном на берегу Адриатики, несколько обуглившихся паркетин посреди мастерской — о маленьком домашнем пожаре, жертвой которого чуть не стал сам художник десять лет назад. На белой скатерти проступили жирные пятна, покрывало на диване зияло прорехами.

Минарович довольно потирал руки; все это вместе, в резкой игре противоречий, решительно ему нравилось.

— Пожалуйста, дорогой друг, прошу! — воскликнул он весело, заметив, что гость открыл рот, собираясь говорить. — Быть может, я кажусь вам равнодушным, но не заблуждайтесь, я слежу за каждым вашим словом.

— Дорогой и почтенный друг мой, — произнес старик, вытирая лицо носовым платком, — вы поговорите, не правда ли, с вашим младшим братом, замолвите словечко за моего несчастного сына?

— С кем?

— С вашим братцем. С господином заместителем главного полицмейстера.

— Ну как же, как же! — кивнул художник. — С удовольствием. Само собой.

Старик бросил на него такой взгляд, словно хотел поцеловать ему руку. Минарович покраснел.

— Когда вы сможете поговорить с ним?

Художник вскинул руку.

— Когда угодно! В ближайшие дни. Срочно. Непременно поговорю с ним на днях.

— Это нужно бы еще сегодня! — взмолился Фекете, опять утирая лицо. — Прежде чем они успеют опубликовать полицейское сообщение с именами…

— Правильно, — кивнул Минарович. — Сегодня же! При условии, конечно, что у него найдется для меня время. Впрочем, почему бы и не найтись? Да-да, я непременно поговорю с ним сегодня же, дорогой друг, прежде чем они опубликуют полицейское сообщение.

— Я готов и на определенные жертвы, — медленно проговорил коммерсант. — Разумеется, на благие цели.

Художник уставил на него тусклый птичий взгляд.

— В самом деле?

— Посильно, конечно… я ведь человек маленький, — поправился торговец. — Мы люди бедные.

— И сколько же?

— Две тысячи пенгё, если не обидно будет.

Минарович усмехнулся.

— Похвально, — пробормотал он. — Ради спасения вашего милого сына… как же, понимаю! Отлично! Просто геройски! Непременно упомяну, хотя не думаю, что это произведет большое впечатление. Но если буду говорить, всенепременнейше упомяну. В конверте, не так ли?

— Как будет приказано, — пропыхтел коммерсант, промокая платком лоб.

Художник проводил гостя до порога, дружелюбно потряс ему руку, потом еще раз погладил по плечу, по спине. Возвращаясь, заглянул на кухню.

— Вот теперь можно нести мой обед, сынок, — сказал он Балинту, клевавшему у стола носом. — И, пожалуйста, чтобы суп был совсем горячий, и второе, и лапша с маком!.. Вы узнаете ли этого господина, если опять увидите?.. Прекрасно, так вот, пожалуйста, больше не впускайте его. Вероятно, он не раз заглянет в ближайшие дни, но меня для него не будет дома.

Балинт кивнул.

— Вот только с завтрашнего утра и меня здесь уже не будет, — сказал он.

Лицо Минаровича омрачилось, он вернулся в мастерскую. Не успел Балинт внести суп, как в прихожей вновь позвонили. Ложка остановилась в руке художника на полдороге, в нерешительности замерла перед тянувшимся к ней ртом и разочарованно опустилась в тарелку. Ломтик морковки, падая, выплеснул фонтанчик и плавно погрузился на дно. Балинт злорадно косился на страдальческую, оскорбленную физиономию художника.

— Не открывать? — спросил он после второго звонка.

Художник махнул рукой.

— Опять кто-то настойчивый!

Балинт засмеялся.

— Обождем?