Ответ

Под защитой стен Балинт за четверть часа кое-как укрепился душой и телом, затем, поглубже вдохнув, вышел из своего укрытия. Подготовился он плохо: напором ветра его тут же отбросило назад. Балинт редко сквернословил, но на этот раз замысловато выругался сквозь зубы. Он втянул голову в плечи, наклонился вперед и снова рванулся от стены, однако ветер и на этот раз отшвырнул его; глаза, рот, уши были забиты снегом.

Цинкота находится в десяти километрах от Пешта, при нормальной погоде да хорошим шагом это полтора часа ходьбы. Сейчас придется затратить вдвое больше времени, если не втрое; стоит ли пускаться в такой путь? В кармане у Балинта оставалось два пенгё, можно бы дождаться первого поезда…

С третьей попытки ему удалось выбраться на улицу. Ураган как будто поунялся немного, теперь он лишь вполсилы толкал путника назад, там же, где строения стояли гуще, Балинту удавалось проделать одним духом по восемь — десять шагов кряду. Но у «Большой кружки»[84] буран снова принялся за свое, видно было издалека, как завивается над крышами взвихренный снег.

К рассвету Балинт был уже в Пеште, у Восточного вокзала. Он сел на трамвай, доехал до Западного вокзала, оттуда пешком зашагал по проспекту Ваци, Метель улеглась, но людей почти не было видно на заснеженных темных улицах; только на Надькёруте и в районе Западного вокзала бригады по нескольку человек разгребали снег. Со стороны улицы Лехела двигался снегоочиститель, расчищая рельсы.

Балинт миновал «Тринадцать домов», не желая спозаранку будить крестного; они условились встретиться после полудня. Двумя кварталами дальше по проспекту Ваци жили Рафаэли, однокомнатная квартирка которых за минувший год стала для Балинта вторым домом. Каждое воскресенье после обеда и вообще все свободное время — если такое выдавалось — он проводил в семье итальянца, резчика по камню, овдовевшего в прошлом году; когда сам Фернандо работал в провинции, Балинт удовлетворялся обществом двух женщин — Юлишки, на которой собирался когда-нибудь жениться, и ее бабушки, Сисиньоре, под чьей подушкой вот уж пятнадцать лет, что она прикована к постели, собираются все сплетни и премудрости Андялфёльда.

— Иисус Мария, что случилось? — всплеснула руками девочка, застыв на пороге. Балинт шевельнул головой, показывая: ничего. — Да ведь ночь еще! — опять вскрикнула Юлишка и смущенно покосилась на свою ночную рубашку. — И ты совсем замерз! Будто смерзся, еще меньше меня стал! Ой, какой ты замарашка!

Они так и стояли в дверях, Юлишка — по одну сторону, Балинт — по другую.

— Да что же ты не входишь, вон сколько холода напустил, — сварливо трещала Юлишка. — Ах, ведь я сама дорогу тебе загораживаю! Ну, двигай!

Балинт с трудом переступил порог и вошел на кухню. При свете лампы девочка рассмотрела его получше и опять всплеснула руками.

— Иисус Мария, да что же с тобой случилось? — спросила она на этот раз испуганно. — Лицо синее, как у сверчка! Откуда ты? Ох, а ведь ты совсем борьной, Балинт!

Из комнаты неслось нетерпеливое карканье Сисиньоре.

— Все в порядке, бабушка, это просто Балинт, — крикнула ей девочка. — Мы сейчас. Он пришел, потому что совсем борьной. Что с ним? Наверное, пьяный.

Балинт отрицательно качнул головой.

— Да что же ты все молчишь? — набросилась на него Юлишка. — Иисус Мария, у тебя и глаза кровавые совсем! Почему ты все молчишь? Откуда ты?

Балинт кое-как доплелся до стула, сел, пальцем показал на синие губы: затвердевшие и бесчувственные, они никак не шевелились. Большие черные глаза девочки удивленно таращились на него.

— Говорить не можешь?

Балинт опять только качнул головой.

— Замерз?

— …ди, — выговорил Балинт; слово «обожди» не получилось.

Из комнаты неслись жалобные и сердитые возгласы старушки, Юлишке пришлось на минутку забежать к ней, чтобы успокоить. — Dio mio, — послышалось из комнаты, — если болен, надо поскорее уложить его в постель. А ну-ка живенько, растопи плиту да вскипяти ему чай. Ром в доме найдется? Нету?.. Сбегай к Иваничам, попроси у них.

— Но, бабушка, — возмутилась Юлишка, — не будить же их среди ночи!

— Так ведь Балинт болен! — сердито прикрикнула на нее старушка. — Тащи его сюда, пусть ляжет!

Переговариваясь с Сисиньоре, Юлишка успела накинуть на себя платье и сунуть ноги в туфли. Теперь проснулись не только глаза ее и язычок, но также и женский инстинкт: она мгновенно приготовилась к уходу за мужчиной. Детское личико вдруг посерьезнело, большие угольно-черные глаза отстраненно-внимательно оглядели больного, губы твердо сжались, движения стали профессиональными, и только толстые черные косы с откровенной радостью прыгали по спине.

— Сиди, не шевелись, — приказала она Балинту, который все так же сидел на стуле, ощупывая лицо. — Сейчас я быстренько растоплю, потом уложу тебя. — Она присела перед печуркой, глазами подбадривая неохотно занимавшийся на коре сырого полена огонь. Балинту вспомнилась мать, нынче ночью она так же сгибалась у печки, чтобы обогреть его.