Ответ

— Кошкин фреч! — повторила Луиза задумчиво. Она выглянула в окно; парк беспечно сиял в утреннем солнце, словно не ведая ни прошлого своего, ни будущего. Под окном жужжала заплутавшая пчела. — А вы помните, мама, — спросил Балинт, — как-то вечером у нас керосин кончился, и тогда папа засветил маленькую розовую свечку и прилепил ее к донышку стакана?

— Этого не помню, — покачала головой разрумянившаяся Луиза.

— Не помните? — воскликнул мальчик удивленно. — Да как же так? Маленькая, витая розовая свечка, и огонек так колыхался на сквозняке, что тени по стенам прямо метались, я даже заснуть не мог.

— А помнишь, как отец твой привез с поезда елку рождественскую, — продолжала мать, старательно промывая у него за ушами, — а я повители золотой купила да двадцать свечек, и все дети, сколько их на нашем этаже было, пришли к нам и рождественскую булку так целиком и умяли. — И это помню, — взволнованно сказал Балинт, — и помню, как вы стали тогда за елкой, уже все свечи горели, и такая вы были при этих свечах, мама, какими мне ангелы представлялись. Никогда с тех пор я такой красоты не видел!

Луиза Кёпе раскраснелась, руки с полотенцем застыли. — Давно это было, — сказала она, задумчиво глядя в окно. Потом спохватилась, прикрыла Балинту спину, плеснула в лохань еще кипятку. — Ну давай другое ухо!

Едва успели покончить с мытьем, как в открытой кухонной двери показалась гостья. То была соседка их, Браник, с необъятным своим станом и сытой добродушной улыбкой. В руках у нее была большая синяя кастрюля с крышкой, обвязанной красной, в клеточку, тряпкой. — Ой, что вы, душенька, какое там входите! — запричитала она, обегая кухню быстрым взглядом, оценивая, далеко ли зашли воскресные приготовления. — Недосуг мне, голубушка, муж-то гостей ждет к обеду, а мне, как говорится, начать да кончить осталось, и не убиралась еще, и посуда немытая стоит с вечера, не знаю, за что и хвататься. Пропащий тот человек, кто птицу держать задумал, душенька, ведь вздохнуть некогда, только и знаешь, что крапиву собирать, отруби им бросать, кукурузой откармливать — столько денег на корм уходит, что и подумать страшно, а начнут нестись, так с ног сбиваешься, яйца собирая, а вылупятся птенцы — только и делаешь, что бегаешь за ними хвостом, в тень бы не зашли, не застудились бы, да собаке, кошке на дороге не попались, да еще поспевай за соседями присматривать, даровая-то цыплятина многим по нраву, ну а когда уж, после всех-то хлопот, на противень попадут, вот тут и начинается самое горе… ах, душенька, право, не стоит столько муки принимать из-за того жирка, что после жаркого с губ утираешь. Нет, нет, душенька, ни за что не зайду, некогда мне, муж гостей ждет к обеду, а мне — начать да кончить…

Луиза Кёпе подошла к двери, вытирая о юбку мокрые руки. — Как в дом не войти! Ведь хозяева покой потеряют!

— Что вы стряпаете, душенька? — спросила Браник, и ее толстое упругое тело вдруг изогнулось от любопытства вопросительным знаком: губы, глаза, нос устремились к плите, тогда как необъемный зад по-прежнему спешил домой. — Ведь это же сколько забот, если захочешь семью свою лакомым кусочком потешить! — вздохнула она, — У супруга моего, например, уж такой желудок капризный, что утром нипочем не знает, чего пожелает к обеду… Сготовлю жирненькое, ему попостней требуется, рагу состряпаю с лимончиком, а он только вилкой ковыряет, просто хоть плачь. Вот и в прошлый раз сготовила ему уточку, кругленькую такую, румяную, поджаристую, уж такая уточка была славная, пока жива была, душа, право, кровью обливалась, как зарезать ее пришлось, и уж меня как любила, даже на двор за мною следом ходила, а супруг-то мой только глазом повел на тарелку да и отодвинул в сторону, он, мол, на ночь жирное есть не станет. А ведь я и капустки по-трансильвански к ней приготовила. Вы что стряпаете, душенька?

— Не знаю еще, — краснея, сказала Луиза Кёпе.

— Еще не знаете! — всплеснула руками гостья. — Да ведь уже девять пробило, душенька, бегу домой, бегу! Балинтка-то, я слышала, хворает, так я ему куриного рагу принесла, мясцо у цыпленочка нежненькое, только посмотришь на него, а оно уж и тает, жевать не нужно. Переложите во что-нибудь, душенька, я кастрюльку-то тотчас и унесу. Что с мальчиком?

Луиза покраснела. — Жар у него, и слабый очень.

— А доктор что говорит?

— Доктора мы еще не звали, — сказала Луиза.

Браник смотрела на нее укоризненно. — Как же так, душенька, ведь это первое дело! Будь у меня ребенок, да только не бывать уже этому, вышла я из того возраста, когда славные, здоровенькие детки родятся, так вот я и говорю, был бы у меня сынок, так уж я бы от всякого ветерка его оберегала, больше чем за трехдневным цыпленочком присматривала. Ох, а ведь они тоже до чего ж миленькие, возьмешь на колени такой вот желтенький пушистый комочек, а он глазком своим черненьким уставится в лицо тебе, уж такое золотце, просто прелесть. Но, конечно, ребенок — дело другое! Заскочу уж, душенька, к Балинтке на минутку, в нос его курносенький чмокну.