Ответ

Наконец они снова попали в многолюдье — это были демонстранты, рабочие из предместий, которых полиция оттеснила с проспекта Андраши в боковые улицы. Те, кого разметала у Кёрёнда первая волна полицейской атаки, за исключением раненых, почти все вновь собрались в ряды по обе стороны главной артерии и продолжили путь к площади Героев. Люди шли молча, сцепив зубы. Среди них многие на собственном теле носили памятки, расплату за коммуну 1919 года[74], другие — их было еще больше — хранили память о ней в своем сердце. Воспоминания о том, что было тогда, и новый гнев смешивались, заставляя людей сжимать кулаки. Бывшие красноармейцы заново переживали битву при Солноке, славные дни в Фельвидеке, когда Красная Армия разбила белых чехов и заняла Кашшу. Им верилось, что венгерский пролетариат после одиннадцати лет молчаливых страданий наконец очнулся, пришел в себя; они оглядывались на бурлящий необозримый людской поток, в который вливались из боковых улочек все новые ручейки, и думали, что настал тот день, когда революционный рабочий люд опять может взять власть в свои руки.

И среди полицейских кое-кто еще помнил о коммуне, эти смотрели на происходящее иными глазами, чем их более молодые и менее опытные собратья. Слухи, стекавшиеся сюда из разных частей города, пробуждали воспоминания у обеих сторон, подогревали их. Говорилось о том, что по всему Кёруту стоят длинными вереницами обесточенные трамваи, пылают подожженные автобусы, валяются перевернутые частные автомобили. Одного депутата городской управы, попытавшегося с крыши своего автомобиля утихомирить разбушевавшуюся толпу, якобы насмерть забили железными прутьями, а социал-демократического депутата Пейера, призвавшего толпу в Городском парке разойтись по домам, исколотили так, что пришлось увезти его на «скорой помощи». Там же разнесли в щепы кафе, подожгли Промышленный салон. Вызванные к месту происшествия солдаты будто бы отказались повиноваться.

Люди молча шли к Городскому парку. Браник, Оченаш и Балинт держались вместе, в одном ряду с ними шагал кряжистый металлист-токарь, с обветренным красным лицом, говоривший со швабским акцентом, — он присоединился к ним еще во время бегства, прятался в подъезде, а потом, единственный, ожидал их в назначенном месте на углу. Свои, заводские, исчезли бесследно, как ни вертел Балинт головой, надеясь их увидеть. Сзади оказалось несколько студентов университета, черные волосы двух студенток трепыхались на ветру. — Это революция? — спросил Балинт Оченаша.

Оченаш судорожно глотнул. — Да.

— Не похоже, браток, — сказал Браник.

— А что же?

— Это, понимаешь, такая телега, — объяснил Браник, — которая без возницы катит. Либо в канаву сверзится, либо в стену упрется, потому что никто ею не правит.

— Так давайте мы будем править! — воскликнул Балинт.

Молодой слесарь усмехнулся. — Ах ты, лапушка!

— Да почему же нельзя? — возразил мальчик, багровея.

Оченаш пристально смотрел на Браника. — И вы на попятный? — сказал он и раздраженно провел руками по стриженой голове. — Только что вам сам черт был не брат, я уж думал, с конным взводом фараонов в одиночку управитесь. А теперь и вы к оппортунистам подались?

Браник положил руку на плечо взволнованному подростку. — Потише, племяш!

Оченаш оскалился. — Побыстрей, дяденька!

— Потише! — повторил Браник и сильно сжал его плечо. — Я ведь головой думаю, не только пустым желудком.

Сквозь толпу пробирались на велосипедах два распорядителя с «молотобойцем» в петлице. На площадь Героев, выкрикивали они охрипшими голосами, прибыли два броневика и легкая полевая батарея, надо расходиться, нельзя допустить напрасного кровопролития. — Ну что ж, по домам? — насмешливо спросил Оченаш. Браник улыбнулся. — А я этого не говорил. — Тогда как же? — Разойдемся, когда иначе уж нельзя будет. — Браник опять улыбнулся, и из-под коротких густых усиков сверкнули молочно-белые зубы. Краснолицый крепыш токарь, молча топавший с ними рядом, неожиданно шагнул вперед и, обхватив рукой за шею, стащил с велосипеда как раз подкатившего к ним распорядителя. — Пошел ты к . . . матери, — рявкнул он с сильным швабским акцентом, — не то я фопью ф тепя… Или ты есть рапочий, или я есть рапочий, но кто не есть рапочий, пусть стесь помалкивает! — Люди в мрачном молчании смотрели на эту сцену, но за распорядителя никто не вступился. — Пейер опять протал рапочих Петлену, — объяснял окружающим взволнованный крепыш, — а теперь посылает нас по томам. Ничего, притет тень, я и того пандита прихвачу вот так за шею, но уж тогта не выпущу, покута он тух не испустит.