Ответ

Как-то вечером — шла уже третья неделя их дружбы — дверь ему открыла мать Фери. До сих пор она почти не замечала Балинта; худая, высохшая женщина, возвратясь домой с работы, с завода Гольдбергера в Обуде, готовила на кухне ужин, — обычно она управлялась с ним еще до прихода Балинта, — потом молча уходила в комнату, откуда более не доносилось ни звука, ни шороха, и лишь изредка сухое покашливанье давало знать, что за стеной влачит жизнь какое-то человеческое существо.

— Фери нет дома, — сказала она, став на пороге.

И прежде случалось уже, что Балинт приходил с завода раньше, чем Фери, однако она не заступала ему дорогу. — Выходит, мне нельзя переночевать здесь? — растерянно спросил мальчик. — А Фери что, не придет домой?

— Не знаю.

Балинт озадаченно посмотрел на тетушку Оченаш и увидел, что она чем-то вышиблена из привычного равнодушного покоя: ее волосы были особенно растрепаны, а грубые черты лица — особенно грубы; в щербатом рту не хватало еще больше зубов. — А нельзя мне подождать его? — спросил Балинт.

— Сказано, уходи! — раздраженно крикнула женщина. — Сколько мне еще повторять, чтобы ты понял?! — Балинт стал красный как рак. — Этого вы не говорили еще, тетя Оченаш. Ну, ладно, я только на минутку на кухню заскочу, рубашку свою заберу.

— Почему ты гонишь этого юношу? — послышался из сумрака кухни незнакомый голос. — Что положено, то положено. И если молодой человек оплатит ночлег, то его права на эту кровать столь же святы, как право господа бога нашего на крест…

Тетушка Оченаш выпустила дверную ручку, молча повернулась и, пройдя через кухню в комнату, с такой злостью захлопнула за собой дверь, что этот грохот в мгновение ока возместил ее трехмесячное безмолвие. — Входи, входи, — проговорил за спиной Балинта Фери, который в эту минуту подошел с лестницы к своей двери.

— Кто там? — тихо спросил его Балинт.

Оченаш ухмыльнулся. — Муж моей мамаши.

— Твой отец? — ошеломленно спросил Балинт.

— Говорят.

— Так твой отец жив?

— Временно, — сказал Фери.

Балинт все еще не мог прийти в себя от неожиданности. — Вали, — подтолкнул его Фери, — представься ему!

Балинт рассмотрел наконец человека, сидевшего на кухне в самом темном углу. Даже сидя, он выглядел очень маленьким — вряд ли доставал жене своей до плеча; правильное, с тонкими чертами лицо перерезала полоска лихо подкрученных седеющих усов; их полемически заостренные кончики как бы защищали крохотный прямой нос и маленький женственный рот от его маниакальной идеи собственной неполноценности. Даже Балинт — которому еще недоступна была особая символическая речь тела — тотчас заметил, сколь чужды эти маленькие, добела отмытые ручки и узкие ступни ног, обутых в остроносые туфли из французского шевро, всей простой и грубой обстановке пролетарской кухни. — Имею честь, — произнес человечек, протягивая мальчику руку. — Изволите быть другом моего сына? Прошу вас, присядьте. — Так как Балинт остался стоять, Оченаш-старший повторил: — Садитесь, садитесь, в ногах правды нет. Изволите работать на заводе? У нас на посудной фабрике, знаете ли, в Кишпеште, восьмичасовая смена, это восемь часов на ногах у печи, так что не удивительно, ежели после двадцати лет такой жизни человек страдает головокружениями и стоять зазря не любит. Впрочем, я и не желал бы ничего иного, пока борода моя не коснется земли, то есть до скончания дней моих, ибо в состоянии моего здоровья, собственно говоря, до сих нор нет иных нарушений, кроме, знаете ли, того, что всякая пища кажется мне несолона. Известно ли вам, чего это признак?

— Нет, — неловко ответил Балинт.

— Это признак того, — пояснил Оченаш-старший, подкручивая острые усы, — что газ уничтожает во мне красные кровяные тельца, возместить которые, согласно науке, возможно только соленой пищей. Вот почему, изволите видеть, как бы ни солила свою стряпню жена моя, для меня она все равно несолона — так организм мой обращает мое внимание на недостачу, одним словом, это есть следствие какого-то естественного процесса. А впрочем, по-народному выражаясь, живы будет — не помрем. Где трудитесь, господин Кёпе?

— Улица Яс, льдозавод, — ответил Балинт, совсем потерявшись.

— О, вполне приличное место, — кивнул Оченаш-старший, — мой сынок подвизается там же. Нет ли у вас, случайно, господин Кёпе, сигаретки?